Катя Федорова - О том, что есть в Греции

– Берите, – зазывает парень. – Это лук любви!

– Какой именно?

– Любой. У меня весь лук – лук любви.

Отпуск закончился. Идем отмечать последний вечер в таверну. Здесь все просто: столики выставлены прямо на проезжую часть, скатерти бумажные. Хозяин таверны Никос в ладонях несет заказ священнику, папе Христосу. Тот внимательно осматривает свиные и куриные шашлычки, колбаски, куски хлеба, пожаренного на решетке, посыпанного орегано и политого оливковым маслом, дзадзики, полуторалитровую бутылку ледяного домашнего вина, поднимает глаза и спрашивает с отчаянием евангельского Фомы:

– Нико, а лимон есть? Не вижу!

Пора возвращаться в город. Жаль оставлять в прошлом деревню, солнце, море. Жаль, что летние радости такие хрупкие, такие непрочные и так быстро выводятся из организма повседневными делами. У древних греков было пять времен года. Зима, весна, лето и две разные осени: осень сбора плодов и осень переезда на новые квартиры. Эта осень переезда долгое время не давала мне покоя: зачем было нужно ее выделять в отдельную эпоху? А теперь думаю – может, для того, чтобы выделить человеку время привыкнуть к будням и не грустить? Или наоборот – чтобы нагруститься досыта. Как, собственно, и положено при расставании.

Афины заливает солнце. Все цветет. Уличные кафешки забиты народом. Люди расслабленно пьют холодный кофе или вино – игристое или белое. В очереди за мороженым пожилой толстяк: нос и глаза заслоняют бульдожьи брылы щек, сам с ноготок, одет неряшливо и неярко – серая курточка, рубашка выбивается из-под ремня, коричневые брюки.

Неловко берет рожок с фисташковым, шоколадным и «бискотти». В другую руку добрая продавщица вставляет клубничное. Направляется к машине, шаркая ногами. Машина потрепанная, коцаная, товарный вид – ноль.

В ней терпеливо ждет женщина – немолодая, усталый квадратный силуэт.

Толстяк садится (машина разом прогибается к асфальту), жмет толстым пальцем на кнопку. Брезентовый верх автомобиля со скрипом ползет назад. Солнце слепит, точно огни рампы.

Он протягивает клубничное мороженое подруге. Свое держит у груди – как вымпел. Устремляет взгляд вперед. Спина его выпрямляется, щеки отступают, высвобождая мужественный нос и волевой рот. На голове у него вырастает невидимая капитанская фуражка. Дама тоже мигом хорошеет и молодеет. Приобнимает своего героя мягкой рукой:

– Милый! У нас как будто свидание!

Весна преображает людей сильнее, чем любовь. Во всяком случае, регулярнее.

Супругам Иосифу и Маргарите сейчас, наверное, лет под семьдесят. Прожили всю жизнь в городе, но родились и юность провели в деревне. Уехали с малой родины с большим энтузиазмом, подхваченные урбанистическим духом того времени.

Работали, снимали квартиру в центре, чтобы на работу ходить пешком, заработанное откладывали, чтобы купить свой домик.

Все эти годы про деревню они не забывали – ездили на Рождество и на Пасху, летом Иосиф обязательно брал отпуск на две недели, чтобы обработать оливковые деревья, а зимой – чтобы собрать их плоды. И даже домик они купили в том пригороде, из которого им удобнее всего было в их деревню ехать – сел на поезд, и уже через два часа ты среди родных ларов и пенатов; красной жирной земли; стволов олив, пергаментно-серых, узловатых и корявых, как пальцы бабушки Стильяни; курочек, шарахающихся бесстрашным аллюром по двору и по дороге; овечьих стад, сбивающихся в треугольник; родников со сладкой и сытной, как пирожное, водой.

Сами себя они считали деревенскими. Да и как иначе? Выйдя на пенсию, они сидели в своем домике и целыми днями только и делали, что вспоминали о деревне. В любую тему вбивали, как сваю, зачин – «мы, деревенские…».

Иосиф любил рассказывать байки, в которых преобладал напряженный экшн: как деревенский пастух Янис, известный сластена, переел меда и чуть не отдал богу душу, потому что оказался аллергиком, и как его спас хозяин таверны Панайотис, влив ему в рот немного анисовой водки, которая оказалась антидотом; о том, как они с братьями в голодном детстве съели ежа, запеченного в глине, и какой он оказался вкусный – не хуже кролика; о том, как он однажды замерз в поле и решил согреться, выдернув высохший куст из земли, а с куста ссыпался скорпион и ужалил его в руку; о том, как он убил змею в руку толщиной, которая подползала к его младшему брату…

Историй было столько, что они могли бы составить репертуар народного артиста разговорного жанра, в том случае, если бы его аудитория сидела не в театре, а на завалинке.