14 июля Лог отвечал королю:
Два Ваших письма стали для мальчиков и для меня большим утешением, и я очень признателен Вам за них.
Валентин [10 февраля он вступил в Королевскую медицинскую службу сухопутных войск] через несколько недель уезжает в Индию с нейрохирургическим отделением. А Тони, как мы думаем, скоро вернется в Италию.
Надеюсь, Лори оставят в Англии. В Африке ему пришлось несладко, и до конца он еще не поправился. Не знаю, что бы я без него делал. Мне пока не очень хорошо, но рад сообщить, что я снова работаю, а это лучшее средство от всех горестей, и теперь всегда к услугам Вашего величества. Ожидаю, что вскоре откроется парламент.
Церемония состоялась 15 августа и повторила многие, если не все, помпезные ритуалы предвоенных лет. Тысячи человек выстроились на тротуарах, глядя, как король в форме адмирала флота и королева в платье своего излюбленного светло-голубого цвета в открытой карете едут в парламент. Первоначально церемония планировалась на 8 августа. Однако Эттли должен был занять место Черчилля рядом с Трумэном и Сталиным на Потсдамской конференции почти сразу же после объявления о его победе на выборах. Поэтому открытие перенесли на неделю позже: лидеру лейбористов нужно было сформировать правительство и разработать программу. В тот день появился и еще один повод для торжества: за несколько часов до начала церемонии император Японии Хирохито объявил о капитуляции своей страны, а еще раньше, 9 августа, американцы сбросили вторую ядерную бомбу на Нагасаки. Вторая мировая война наконец завершилась.
Речь короля отразила суть и настроение момента: «Капитуляцией Японии закончились шесть военных лет, которые принесли всему миру неслыханные потери и огромное горе, – сказал он. – В этот час избавления всем нам уместно принести в своих сердцах благодарность Господу Богу, который милостью Своей даровал нам окончательную победу». Правительство метрополии, продолжил король, теперь должно работать совместно с правительствами доминионов и другими миролюбивыми государствами, «созидая мир свободы, покоя и социальной справедливости, чтобы все жертвы войны не оказались напрасными».
В речи нашлось место и внутренней политике. Эттли воспользовался преобладающим большинством лейбористов как мандатом для проведения в жизнь программы радикальных общественных, экономических и политических реформ, которые должны были совершенно преобразить Британию. Среди первоочередных задач новой администрации были национализация Банка Англии, угольной индустрии, газовых и электрических сетей, а также создание Национальной системы здравоохранения. Король заявил: «Мои министры должны стремиться к тому, чтобы рабочая сила и материальные ресурсы, которыми мы располагаем, использовались бы с наибольшей эффективностью в интересах всех и каждого». Члены парламента услышали, что деньги пойдут «к счастью, не на продолжение войны, а на восстановление и прочие насущные потребности». Король уверенно произнес свою речь. «Голос его звучал чисто, лучше, чем всегда, и оставил хорошее впечатление, – записал в дневнике Чипс Чаннон. – Но есть слух, что слово “Берлин” он не мог выговорить, и поэтому его заменили на “Потсдам”» [202] Channon . Op. cit. P. 501.
.
Король, конституционный монарх, мог только одно: согласиться с предложенным ему составом правительства. Он, консерватор по натуре, считал, что правительство слишком спешит с программой национализации, и в частных разговорах выражал беспокойство, что большие сборы и налоги на наследство окажутся тяжелым бременем для состоятельных людей. Когда Вита Саквилл-Уэст рассказала ему, что ее родовое поместье Ноул отошло Обществу охраны памятников, король грустно заметил: «Всё сейчас куда-то отходит. Вот и я скоро отойду» [203] Judd . Op. cit. P. 219.
.
Во второй половине дня у дворца собралась ликующая толпа, а вечером нарядно одетые король и королева несколько раз выходили на балкон, как три месяца назад, в День победы. Погода стояла на диво ясная, тихая и теплая. Писатель Джон Леман вспоминал, как шел к улице Мэлл по другим улицам, ярко освещенным и украшенным флагами, «пока не увидел перед собой огромный, ярко освещенный фасад дворца, над которым висел гигантский новорожденный месяц».
Мы подходили все ближе, и пение становилось все громче. Люди роились вокруг, точно пчелы. Каждые несколько минут пение прекращалось, и толпа начинала скандировать: «Хо-тим ко-ро-ля! Хо-тим ко-ро-ля!» Наконец большие стеклянные двери на высоком, в красной драпировке, сказочно красивом балконе распахнулись, и показались маленькие издалека, но блестящие фигурки – это под лучами прожекторов сверкали в ночи бриллианты королевы, – они махали нам, а их встречали радостные крики, взмахи рук и песня For he’s a jolly good fellow [204] Lehmann John . I Am My Brother. L.: Longmans, 1960. P. 296, 297.
.
Читать дальше