Софья Радзиевская - Рам и Гау [Повесть об обезьянолюдях]

За спиной Урра примостилась сгорбленная маленькая фигура. В тонких длинных руках человек держал грубо сплетённую из травы сетку. Он тихо опустил её на землю, потёр утомлённые руки, но тут же, испуганно оглянувшись, снова прижал сетку к груди. Глухо звякнули, ударяясь друг о друга, грубо оббитые рубила и камни, ещё только приготовленные для них.

Мук был самый старый человек орды. На голове и тощих плечах его давно серебрилась седина. Хитрость заменяла ему недостающую силу: от всякой опасности он успевал спрятаться за спину силача Урра. Ночью, во сне, он прижимался к той же надёжной спине, никогда не расставаясь со своей драгоценной сеткой. Добродушный Урр всегда был готов защитить маленького старика.

Засыпавшие люди вдруг всполошились: послышалось их недовольное угрожающее ворчанье, а наморщенные гневом лбы и оскаленные челюсти обратились в одну сторону. Мук был виновником переполоха. Он утомился не меньше других и всё же не мог заснуть. Яркий свет огня так заманчиво отражался на гранях камней, которые он разложил на земле, что старик не удержался. Забыв об усталости, он принялся за своё любимое занятие: зажал камень между ступнями и ударил по нему другим, поправляя режущий край.

Конечно, заострённые камни были очень нужны людям орды. Но сейчас они хотели спать. Чья-то волосатая лапа протянулась и больно стукнула нарушителя тишины. Мук взвизгнул, роняя камень, одним прыжком подскочил к Урру и прижался к нему, ища защиты. Урр и сам недовольно зарычал на него, однако лёгким взмахом отстранил подскочившего Дамма, самого злобного в орде. Толчок как будто бы лёгкий, но Дамм отлетел в сторону, точно его сдуло ветром. Недовольно скаля зубы и потихоньку огрызаясь, он убрался на своё место: с Урром ссориться не приходилось.

Мук, вздрагивая и что-то бормоча, бережно подобрал бесценные камни, сунул их в сетку и затих, возвратившись к Урру. Тот опять зарычал на него, но Мук не боялся великана.

Через минуту на поляне всё снова успокоилось.

Проснулись люди перед самым рассветом. Было холодно. Костёр уже не бушевал, догорали последние толстые сучья, языки огня были почти незаметны в свете наступающего дня.

Гау вскочил первым и растерянно оглянулся. Где же весёлый пляшущий огонь? Где дерево, ветки которого он разжёвывал с хрустом, точно медведь, грызущий кость оленя?

Долго стоял он возле умирающего костра в необычном раздумье, но жалобная воркотня людей заставила его очнуться. В эту ночь, согретые непривычным теплом, люди спали так крепко, что не заметили, как ночные воры — волки и гиены — утащили тела убитых тигром людей и даже высосанные кости самого тигра. Орда хотела есть, пора было отправляться на промысел.

Покидая место стоянки, люди обычно больше к нему не возвращались. Имущества нет, так что нет нужды жить где-то постоянно. Матери схватили на руки детей, мужчины вскинули на плечи дубинки: голод гнал их вперёд на поиски еды.

Только Гау медлил. Шёпот затихающего огня притягивал его, словно звал остаться…

Но люди ворчали всё громче. Урр пересёк поляну и, углубившись в кусты орешника, в недоумении оглянулся.

— Гау, — позвал он.

И Гау медленно повернулся, решительно раздвинул кусты. Смутная мысль мелькнула и на этот раз осталась недодуманной. Тихий голос огня замер в отдалении…

Люди орды только с виду были неуклюжи. На самом деле они двигались ловко и бесшумно, ни один звук не ускользал от их внимания, широко расставленные ноздри ловили запахи леса, сильные руки держали наготове страшные дубины и заострённые камни.

Женщины и дети отстали от охотников — они не мешали выслеживать крупную дичь, но готовы были присоединиться к дележу добычи. Они не теряли времени в ожидании: черви, ящерицы, съедобные корни — всё шло в дело, наполняло голодные желудки. Малыши, только научившиеся бегать, уже усердно искали и тащили в рот всё живое, что удавалось схватить.

Яркая бабочка села на цветок, медленно открывая и закрывая крылышки, и тут же её схватила маленькая рука. Мальчик уже потащил бабочку в рот, но мать остановила, оборвала яркие крылышки. Сын сердито пискнул, запихал в рот и крылышки, подавился, выплюнул. Другой ребёнок пронзительно завизжал и тут же кувырнулся в траву от крепкого шлепка рассерженной матери: на охоте кричать не полагалось. Тихо всхлипывая, он протянул руку: на пальце крутилась пчела, глубоко вонзившая в него жало. Мать ловко вытащила жало, а обезвреженную пчелу сунула в рот малышу. Тот не отказался, успокоился и тут же повеселел, но пчёл стал обходить стороной. Дети, подражая осторожной походке взрослых, озирались, ожидая каждую минуту материнской помощи и защиты. А матери, держа грудного детёныша левой рукой и тяжёлую палицу правой, искали пищу, готовые отразить опасность, откуда бы она ни появилась.