Питер Акройд - Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Георг Людвиг высадился в Гринвиче 18 сентября 1714 года и уже через месяц был коронован в Вестминстер-холле, став Георгом I. Его нельзя было назвать замечательным принцем. Еще до заключения их злосчастного брака София воскликнула: «Я не выйду замуж за этот свиной пятачок», швырнув об стену миниатюру с его портретом. Ее слова вряд ли можно назвать справедливыми. Георг и правда был небольшого роста, однако имел вполне обычную наружность. У него было тяжелое лицо с высоким широким лбом, едва ли выражавшее хоть сколько-нибудь живости или одухотворенности. На лице выделялся крупный нос. Глаза блуждали. Он был настолько сдержан, что порой его можно было принять за истукана, а природная нерешительность проявлялась в медлительной речи и мыслях. В результате его считали неуклюжим и бесчувственным, однако вполне возможно, что это была защитная реакция в новом чуждом окружении. По словам лорда Честерфилда, Англия была слишком велика для нового короля.

До сих пор неясно, владел ли король английским языком, однако сохранившиеся документы свидетельствуют о том, что он многое понимал и немного писал. В любом случае ему на помощь приходил французский – международный язык дипломатии. В его характере было нечто общее с представителями династии Стюартов, в том числе беспощадность и упрямство. Наверное, эти черты присущи любому успешному монаршему роду. Георгу было пятнадцать лет, когда он принял участие в своей первой военной кампании, поэтому его нельзя уличить в трусости. Кроме того, важно помнить, что Ганновером он правил без малого шестнадцать лет. Новый король Англии не был неофитом. Теккерей писал о новом монархе: «Когда он прибыл в Англию, ему было уже за пятьдесят; мы приняли его, поскольку хотели, чтобы он пришел, поскольку он отвечал нашим требованиям; мы смеялись над его грубоватым немецким нравом и смотрели на него с презрением. Нашу преданность он воспринимал как должное, прибирал к рукам все возможные средства и ограждал нас от католичества и деревянных башмаков. Я, к слову сказать, в те дни был на его стороне». Деревянные башмаки служили символом порабощения Францией.

Георг по натуре был сдержанным и не любил протокольных формальностей, поэтому его двор не отличался пышностью. Его свиту составляли приближенные-немцы, которые исполняли все необходимые обязанности. Неудивительно, что подданные считали его замкнутым и отчужденным. По утрам он вставал рано, однако из своих покоев выходил лишь к полудню для совещаний с министрами; после официальных встреч и заседаний, которые могли длиться часа по три, он вновь возвращался в свои покои. В предвечернее время король гулял по дорожкам Сент-Джеймсского парка, а вечерами играл в карты с одной из фавориток. Время от времени король посещал оперу или театр, и эти выходы были лишены всякой помпезности и церемониала; монарх даже избегал королевской ложи. Его придворные не имели и тени тщеславия, не ослепляли мир своим великолепием. Не предпринималось ни единой попытки сохранить культ монархии. Одним словом, в новом короле и его окружении не было ничего необычного, за исключением Мустафы и Мехмета, а также карикатурной пары тощей и тучной фавориток.

Прибыв в Англию, король испытывал явную неприязнь к тори. Он, безосновательно или нет, считал, что многие представители этой партии все еще поддерживали династию Стюартов. К тому же он не мог простить дипломатов-тори, инициировавших Утрехтский мирный договор, – в сущности, Англия бросила своих союзников, среди которых был и сам Георг, одних на поле боя. Тем не менее в то время бытовало мнение, что новый монарх, как и Анна, сформирует умеренный кабинет из представителей обеих партий; однако на деле такая беспристрастность просуществовала недолго.

Так, например, вступив на трон, Георг снял герцога Ормонда с поста главнокомандующего; напомним, что тот пришел на смену Мальборо и отдал приказ об отступлении. Через год герцога обвинили в государственной измене по подозрению в поддержке якобитов. После этого на всех сторонников тори пала густая тень подозрений в государственной измене, возникла угроза их отстранения от должностей или исключения из претендентов на государственные посты. Сам великий граф Оксфорд – а пока его камзол не пронзил кинжал, просто Роберт Харли – был заключен в Тауэр, где провел два года. Многие, в том числе сам Ормонд, бежали во Францию в объятия Старого претендента. Подобные самочинные беженцы, стекавшиеся к Сен-Жерменскому двору, наносили куда больший вред репутации тори, чем тысячи самых едких и злых памфлетов. Теперь в некоторых кругах приверженность тори приравнивалась к якобитству. Даже рьяные англиканцы, сочувствовавшие тори, растеряли часть былой славы. Хотя король подчинился принятому в Англии порядку совершения литургии, в душе он оставался ярым лютеранином.