Эмилио Сальгари - Последние флибустьеры

В свое время дон Баррехо, несмотря на свои длиннющие ноги, был благодаря своей воинской профессии большим сердцеедом, поэтому он ничуть не сомневался в том, что доведет до нужной гавани свои планы. Увидев прекрасную мулатку, он ускорил шаг и, оказавшись за ее спиной, позвал:

— Эй!.. Эй!.. Куда так спешите, красотка?

Мулатка обернулась, посмотрела на гасконца, потом, словно зачарованная его военным видом или блеском его кирасы, ответила:

— На рынок, кабальеро.

— Зовите меня графом, потому что отец мой — испанский гранд.

— Хорошо, сеньор граф.

— Ты служишь у маркиза де Монтелимара? — спросил дон Баррехо, пристраиваясь сбоку от нее.

— Да, сеньор граф.

— Могу я тебе кое-что предложить? Утро сегодня свежее, и стаканчик мецкаля не будет лишним ни для меня, ни для тебя.

— О!.. Сеньор граф!.. — обрадовалась мулатка.

— А вдобавок ты получишь горсть блестящих пиастров, — продолжал соблазнять служанку хитрый гасконец.

— И что вам от меня надо, сеньор граф? — спросила мулатка, ошеломленная близким соседством столь важного господина.

Немного погодя она прибавила:

— Сеньор граф, я ведь только бедная служанка и никогда еще не была так близко с такими важными персонами.

— Ну, ведь это я приблизил тебя к себе, — ответил дон Баррехо, гордо положив руку на эфес своей шпаги, потому что ему показалось, что некий прохожий насмешливо взглянул на него. — Для меня всё одно: белая кожа при голубой крови или золотистая кожа от крови многоцветной, — и это потому, что в моих венах нет ни капли кастильской крови. Как тебя зовут?

— Карменсита.

— Прекрасное имя, tonnerre !..

В это время они проходили мимо заведения, занимавшего промежуточное место между гостиницей и винным погребком. Гасконец взял прекрасную мулатку за плечо и без дальнейших разговоров втолкнул ее внутрь, тут же заказал кувшин [39] Кувшин — в оригинале: boccale — мера жидкости, соответствующая примерно двум литрам. мецкаля и сладкие пшеничные лепешки.

— Сеньор граф, — попыталась что-то сказать кухарка маркиза.

— Называй меня здесь по-простому: Диего, — прервал ее дон Баррехо. — Детям испанских грандов порой необходимо сохранять инкогнито.

Он взял кувшин, наполненный сладковатым терпким вином, полученным из спирта, налил вино в чашки и галантно предложил мулатке сладости.

— Слушай меня, милочка, — начал он, понизив голос. — Хочешь получить десять пиастров?

— Столько я не зарабатываю и за месяц, сеньор…

— Я же тебе сказал: Диего. Тогда добавим еще десять. Получится двадцать. Надеюсь, ты умеешь считать.

— Вы бросаете деньги на ветер, сеньор… Диего.

— Что такое двадцать пиастров для сына испанского гранда? У моего папаши немыслимое количество таких кругляшков, и однажды они все перейдут в мои руки.

— И что же я должна сделать, чтобы получить ту сумму, что вы мне обещаете, мой кабальеро? — спросила мулатка, которая, несмотря на болтовню, успевала разгрызать своими чудесными зубками засахаренные лепешки, запивая их солидными рюмками мецкаля.

— Просто ответить на мои вопросы, — ответил гасконец.

— Тогда вы можете спрашивать меня хоть до вечера.

— Я вовсе не хочу лишать маркиза его прекрасных кухарок. Слушай меня внимательно, Карменсита.

— Говорите, сеньор Диего.

— Известно ли тебе, что во дворец всего два дня назад привезли прекрасную сеньориту с чуть-чуть бронзовой кожей?

— Да, сеньор Диего, я как раз приношу ей еду.

— Tonnerre !.. Вот это удача!.. Ее хорошо охраняют?

— Перед дверью комнаты всегда стоят два алебардщика.

— Но ты-то можешь свободно заходить туда, когда захочешь?

— Да, сеньор Диего.

— Видишь ли, дорогая моя Карменсита, я страстно влюблен в эту сеньориту, и она тоже меня очень полюбила, но вмешался мой отец и заставил маркиза де Монтелимара увезти ее от меня.

— О!..

— Разве ты не видела, как она оплакивает свою потерянную любовь?

— Правду сказать, нет, — ответила мулатка.

— Сеньорита очень горда, она не желает показывать свои чувства перед посторонними людьми.

— Да, она именно такая, как говорите вы, сеньор Диего.

— Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла, — сказал гасконец, вынимая из кармана записку Буттафуоко. — Тебе не надо делать ничего другого; только передашь записку незаметно, чтобы никто этого не увидел.

— Нет ничего проще.

— Сеньорита даст тебе другую записку, и ты принесешь ее мне до захода солнца. Вот тебе десять пиастров, остальное — после завершения дела. Ты довольна, моя прекрасная Карменсита?