Владимир Гурвич - Черное и белое

– Когда ты вернулся? – спросил Иоанн.

– Сегодня. А что тут происходит, Иоанн?

– Разве ты не видишь. Мир погряз во грехе. Он требует очищения. Я призываю и тебя последовать их примеру. – Иоанн обвел глазами стоящих вокруг них людей. Одна партия вышла из воды, другая заступала на ее место. Лица тех. кто оказались на берегу, сияли от радости, а те, кто в нее входили, были угрюмы и сосредоточены, как перед важным делом.

Как же мало нужно этим людям, чтобы их обмануть, подумалось Симону. Впрочем, те, кто желает быть обманутым, будут обмануты. А таких абсолютное большинство. Порой ему кажется, что это качество одно из основных человечества.

– Напрасно ты это затеял, Иоанн, – покачал головой Симон. – Так мир невозможно очистить.

– Не тебе об этом судить, – угрюмо произнес Иоанн, и в глазах его снова загорелись яркие огни веры.

Он не хотел этих споров, но только-только вернулся на родную землю, как все началось снова, грустно отметил Симон. Здесь все на этом помешаны. Но никуда от этого не деться.

– Почему же не мне, друг, – мягко произнес Симон. – Каждый может об этом судить. У меня на это прав не меньше, чем у тебя.

– У тебя на это нет прав. В тебе никогда не говорил дух святой. Зря ты вернулся.

Возможно это и так, подумал Симон. И это единственное, в чем может оказаться прав этот человек.

– Но откуда в тебе уверенность, что именно твоими устами говорит дух святой?

Иоанн так посмотрел на Симона, что тот невольно сделал шаг назад. Он испугался, что проповедник набросится на него. Да еще призовет для расправы над ним своих последователей.

– Тебе этого не понять. Я это чувствую каждой частицей своего тела.

– Нет ничего обманчивей чувств.

Симон уже не в первый раз вспомнил своего учителя из той страны, где он побывал. «Никогда не верь ни своим мыслям, ни чувствам, – разворачивалась лента памяти в его голове. – Мы чувствуем только то, что способны чувствовать. А мыслим только то, что на способны наши мысли. Но на каком основании мы можем быть уверенны в истинности и того и другого? Все лишь должно быть ступенью для более высшего. Запомни раз и навсегда: никогда и ни на чем нельзя останавливаться. Где остановка, там возникает неправда».

Симон посмотрел в угрюмое лицо Иоанна, и желание процитировать эти слова у него тут же отпало. Он не поймет и никогда не согласится с ними. Он воспринимает себя носителем истины. И нет сильней этого заблуждения. А то, что ему внимают столько людей, выполняют все его повеления, лишь усиливает в нем убежденность в своей правоте. И как с этим справиться, непонятно.

Симон остановил поток своих мыслей. Ему стало тревожно. Но не от действий и слов приятеля детства. Почему к нему вдруг пришла убежденность, что он должен воспрепятствовать этому безумию? Разве для этого он вернулся домой? Вовсе нет, это безнадежное занятие. Таких всегда было много на этой земле. Странная земля, где люди сполна проникаются божественным неистовством, где они спорят не то, что правильно и полезно, а то, что грешно или не грешно, что ведет к искуплению, а что от него отворачивает. Беда таких людей в том, что у них на глазах всегда покрывало. А тех, кто пытаются его с них снять, ненавидят лютой ненавистью. Вот и Иоанн сполна проникся ненавистью, об этом красноречиво говорит его пылающий взор.

– Если ты не с нами, тогда лучше тебя уйти отсюда Симон, – не скрывая враждебности, произнес Иоанн.

Пожалуй, только с этим он и может согласиться, подумал Симон.

– Да, я пойду, меня ждут дома. Я даже не знаю, живы ли родители.

– Они живы, – неохотно промолвил Иоанн.

– Это прекрасная весть, – улыбнулся Симон. – Спасибо тебе за нее.

Но Иоанн уже не слушал его, повернувшись к нему спиной, он шел вдоль русла и благословлял тех, кто собирался креститься водой. С тяжелым сердцем Симон пошел прочь.

Арон Шапиро закончил писать и выключил компьютер. Несколько мгновений он смотрел на потухший экран монитора, напоминавший ночное беззвездное небо. В этом заключается что-то знаменательное, подумал он. Его жизнь стала такой же темной и беспросветной.

С тех пор, как пропала старинная рукопись, вернее, с тех пор, как обнаружилась ее пропажа, жизнь для него потеряла все краски. То, что составляло смыслом ее столько лет, вмиг утратило свое значение. С того самого момента, когда семнадцатилетним юношей он обнаружил в пещере, в которую провалился и едва не погиб, сосуд, а в нем папирус, все переменилось для него. Конечно, когда он с замиранием сердце доставал из сосуда свиток, этого не знал. Но предчувствие огромной важности происходящего настигло его уже тогда.