Юлиан Семенов: ГОРЕНИЕ. Книга 1 — 2

Перед обедом пошли в лес. Надежда Константиновна любила цветы, собирала красивые букеты, очень всегда боялась, что завянут по дороге, относилась к ромашкам и василькам, словно к живым существам.

Ленин нашел на окраине поля маки, долго принюхивался, ему отчего-то всегда казалось, что именно эти цветы хранят тревожный запах гари.

Когда вернулись и Надежда Константиновна поставила букеты на веранде, в комнате и на кухоньке, Мария Александровна тихо, чуть не шепотом сказала:

— Даже не верится. Оба — дома. И Маняша едет — вот счастье-то!

Взяла один мак, унесла в свою крошечную комнатушку, положила возле Саши портрет старшего, убиенного, всегда возила с собою; о нем никогда не говорила ни с кем, только все чаще вглядывалась в черты мальчика и по ночам плакала: Володя был до страшного на него похож.

…Девятого июля, рано утром, на квартиру, где жил Дзержинский, пришли Воровский и Красин.

— Думу только что разогнали, на улицах войска, надо срочно ехать к «старику».

Дзержинский не смог сразу найти рукав рубашки: работал над статьей для газеты в майке — духота.

Спросил напряженно:

— Люди вышли на демонстрацию?

— Должны, — ответил Красин, — поэтому давайте-ка, Феликс Эдмундович, выручайте. Вы — за Лениным, а мы разбежимся — Вацлав в типографию, я — к боевикам, видимо, понадобятся бомбы.

— Людей нельзя выводить на улицы, — сухо отрезал Ленин, выслушав Дзержинского. — Декабрь должен бы научить, Феликс Эдмундович.

У калитки возле огромного куста жасмина, словно бы залюбовавшись им, остановился, вернулся в дом, подошел к матери — забыл попрощаться. Мария Александровна понимала, что спрашивать, вернется ли, бесполезно, нет, не вернется, теперь, видно, надолго.

— Газеты, — снова остановился, когда вышли на тропинку. — Я оставил на столе газеты.

— Я их взяла, — ответила Надежда Константиновна. — И твои записи — тоже.

На платформе было пусто, дачники прогуливались, прятались от солнца под белые, в цветочках, зонтики; смеялись дети, играя в «салочки»; где-то рычал граммофон, иголка отвратительная, заездит пластинку.

Взяв три билета, Дзержинский сказал:

— На вечер назначено заседание ЦК. Как, любопытно, станет вести себя Дан? Вы были пророком, когда говорили о будущем Думы, он с Георгием Валентиновичем должен прийти к вам, должен просить, чтобы вы теперь возглавили всю работу…

— Не придет, — ответил Ленин коротко. — А работу я вел и буду вести, не дожидаясь приглашений, долго бы ждать пришлось… И не колите их нашей правотой, Феликс Эдмундович, не надо; может быть, этот урок их отрезвит. Впрочем, щелчки по носу мало кого отрезвляют, это скорее подвигает к самооправданию, станут искать лазейки, слишком уж больно хлестануло по самолюбию…

В вагоне приткнулся к окну, на вопрос Крупской не ответил, рассеянно улыбнулся — попросил прошения, в голове зрел план работы, только бы успеть записать за ночь, только бы хватило времени, в вагоне не поработаешь, трясет, да и потом, ближе к городу, жди филеров, сейчас их выгонят с Гороховой на дежурства, а что для них может быть опаснее, чем пишущий человек? Раз пишущий — значит, думающий, ату его!

«Роспуск Думы самым наглядным и ярким образом подтвердил взгляды тех, кто предостерегал от увлечения „конституционной“ внешностью Думы и конституционной, если можно так выразиться, поверхностью российской политики во вторую четверть 1906 года. „Большие слова“, которых тьму наговорили наши кадеты (и кадетофилы) перед Думой, по поводу Думы и в связи с Думой, разоблачены теперь жизнью во всей их мизерности…

…Тут-то вот и сказалась сразу та призрачность российской конституции, та фиктивность отечественного парламентаризма, на которую так упорно указывали в течение всей первой половины 1906 года с.-д. левого крыла. И теперь не какие-нибудь „узкие и фанатичные“ „большевики“, а самые мирные легалисты-либералы признали, своим поведением признали этот особливый характер российской конституции…

Логика жизни сильнее логики конституционных учебников. Революция учит.

Все то, что писалось „большевиками“ с.-д. о кадетских победах… подтвердилось блестяще. Вся односторонность и близорукость кадетов стали очевидны. Конституционные иллюзии, — это пугало, по которому узнавали твердокаменного большевика, — встали перед глазами всех именно как иллюзии, как призрак, как обманчивое видение.

Нет Думы! вопят в диком исступлении восторга „Московские Ведомости“ и „Гражданин“. Нет конституции! вторят понуро тонкие знатоки нашей конституции, кадеты, которые так искусно ссылались на нее, так смаковали ее параграфы. Социал-демократы не будут ликовать (мы взяли свое и от Думы), не будут и падать духом. Народ выиграл то — скажут они, — что потерял одну из своих иллюзий…