Владимир Уланов - Бунт 1

– Добрых казаков мы из них сделаем, – сказал Иван Черноярец, кивнув на разномастный народ в стругах.

– Это верно, – подхватил Фрол Минаев.

– Как научатся рубать сабелькой, вот тогда настоящие казаки будут, – подхватил лихой рубака Леско Черкашин.

– Станут еще из них лихие казаки, – вступил в разговор атаман. – Каждый за троих драться будет, потому что некуда им деваться. Надоела им собачья жизнь, помещичий да боярский сыск. Тут у нас с ними один путь: добыть себе волю в бою или быть вечными холопами.

– Взгляни, атаман, вон на того мужика, что у правого борта гребет, – указал Иван Черноярец, казак рассудительный и умный. Это был стройный, чернявый, с приятными чертами лица человек. Он никогда не повышал на казаков голоса, не заходился, как атаман, в гневе, но словом был тверд, и его слушали беспрекословно. Взгляд острых карих глаз Черноярца заставлял виновных чувствовать себя неуютно. Иван не суетился, вел себя уверенно, казалось, он всегда знал, что ему делать.

Все поглядели в сторону, куда указывал Черноярец. Здоровенный детина с перевязанной головой, раздетый по пояс, играючи орудовал веслом.

– Я видел его в первом бою со стрельцами, – сказал, усмехаясь, Иван. – Как мы тогда высыпали на берег, чтобы отшибить стрельцов, этот мужик, кажись, его Ефимом кличут…

– Точно, Ефимом, – подтвердил Якушка Гаврилов, лучше всех знавший мужиков.

– Выскочил он первым на берег, – продолжал Иван рассказ, – а навстречу ему два стрельца с бердышами. Ефим оторопел, испужался да бежать со всех ног. Один из стрельцов хотел срубить ему голову, но промахнулся и только сбил шапку да царапнул немножко затылок. Вот тут-то Ефим как взвизгнет и, страшно рассвирепев, схватил этих стрельцов, как кутят, стукнул лоб об лоб. Те замертво упали, даже не ворохнулись. Подобрал мужик дубину и давай ею махать. Верите? Нет? По три стрельца зараз сбивал с ног! Я старался подальше от него рубиться, – боялся, что в свирепости и меня дубиной саданёт.

Все захохотали.

Степан попросил подозвать мужика к себе.

Якушка мигом посадил другого казака грести вместо Ефима, а того подвел к атаману. Детина был высок ростом, широк в кости и могуч плечами, с русыми курчавыми волосами и голубыми ласковыми глазами такой синевы, что, казалось, частица неба живет в них. Лицо его было с заметным румянцем, по-особенному русское, умное, доброе и привлекательное. Сильно развитая грудь и мускулистые руки сразу же обращали на себя внимание. Таких мужиков на Руси обычно зовут богатырями. Ефим подошел к атаману.

– Здорово, казак! – сверля мужика взглядом, весело приветствовал его Разин.

– Здорово, батько! – не выдержав атаманова взгляда, потупился мужик.

– Присаживайся, милок, – и, подавая кубок с вином Ефиму, Разин освободил место рядом с собой.

Ефим перекрестился и выпил.

– Откуда ты, братец, как звать тебя и почему к нам пристал? – спросил Степан.

– С Крапивино я, батько. А зовут меня Ефим Туманов. К вам пристал из-за того, что вольно жить хочу. Совсем извел нас в деревне помещик. Вот и подался на вольный Дон.

– А ну-ка, Ваня, плесни Ефиму, сколь его душа желает! – попросил атаман, поняв, что кубок вина для этого мужика слишком мал.

Иван Черноярец зачерпнул расписным ковшом вина и подал Ефиму. Тот, обрадованный, заулыбался, взял в обе руки ковш.

– За казака Ефима! – поднял кубок Разин. Все разом выпили и уставились на мужика.

Чувствуя на себе внимание, он нисколько не смутился, степенно перекрестился:

– За твое здоровье, батько, благодетель ты наш! – с чувством произнес он и медленно до дна осушил ковш. Крякнул. Вытер рукавом губы. Взглянул преданными глазами на атамана.

– Нравишься ты мне, казак! – хлопнув по плечу Ефима, сказал Степан и озорно пошутил: – Будешь при мне… помогать вино пить!

– Можно песню спеть? – попросил разрешения Ефим.

– Да ты закуси, а потом и споешь, – посоветовал есаул Якушка Гаврилов.

– Да разве такую сладость закусывают? – не на шутку удивился мужик.

Сев поудобнее, Ефим развернул могучую грудь и запел. Песнь лилась так ладно и хорошо, что на стругах перестали грести, прислушались.

Степан и его есаулы с изумлением уставились на мужика. Никто из них даже предполагать не мог, что Ефим может так петь: