Паулина Гейдж: Искушение фараона

Управляющий замер в поклоне и подождал, чтобы его господин первым прошел по узкому, тесному переходу назад, к небольшой лестнице, ведущей на поверхность. Хаэмуас вышел, щурясь на ярком свете; он ждал, пока глаза привыкнут к слепящей белизне полуденного солнца. У его ног высилась груда камней – это копатели разгребали грунт, стараясь добраться до входа в гробницу. Небо над головой поражало своей синевой, так резко контрастировавшей с ярким желтым цветом бескрайней первозданной пустыни, простиравшейся слева от того места, где он стоял. Если смотреть туда, казалось, будто песок начинал мерцать.

Направо расстилалась Саккара. Устремленные в никуда колонны, крошащиеся стены, рассыпающаяся каменная кладка города мертвых, разрушенного давно, в неведомых глубинах прошлого, – ныне все это обладало какой-то торжественной красотой, а искусно обточенные светлые камни, выгоревшие под солнцем, их острые края, длинные грани казались Хаэмуасу некими странными порождениями пустыни, чуждыми и нездешними, безжалостными, как и сам песок. Над этим пустынным одиночеством царила приземистая пирамида фараона Унаса с выщербленными стенами. Несколько лет назад Хаэмуас уже побывал там. Ему хотелось бы восстановить эту пирамиду, выровнять ее попорченные стены, вернуть им былую прямоту и непрерывность линий, одеть известняком их симметричное целое, вот только на исполнение такого замысла потребуется слишком много времени, огромное число рабов и завербованных крестьян, а также без счета золота на покупку хлеба, пива и овощей для работников. И все же, пусть и изъеденная временем, пирамида являла собой величественное зрелище. Хаэмуас тщательнейшим образом исследовал этот памятник великого фараона, но так и не обнаружил на стенах ни одного имени, поэтому он решил, воспользовавшись для этой цели умением своего собственного мастера, подарить Унасу новое могущество и новую жизнь.

Он, конечно же, не преминул добавить и вот что: «Его величество повелел объявить во всеуслышание, что по решению верховного главы всех мастеров и художников, жреца-сетема [1]Хаэмуаса, имя Унаса, правителя Верхнего и Нижнего Египта, было выбито на стене этой пирамиды, потому как Хаэмуас, жрец-сетем, очень любит восстанавливать памятники правителей Верхнего и Нижнего Египта, а на этой пирамиде никакого имени не оказалось». Хаэмуас уже стал покрываться потом от жары, и к нему поспешил носильщик с балдахином. Царевич размышлял о том, что его величество не имел ничего против необычного пристрастия своего четвертого сына, при условии только, что все положенные почести воздаются ему самому, дозволения и заслуги приходятся на его долю, Рамзеса Второго, Исполнителя Закона Маат и Ра, Воплощения Силы Сета, Того, Кто Повелел Всему Быть. Хаэмуас ощутил приятную прохладу, когда его закрыла тень от балдахина, и вместе с прислужником они отправились туда, где стояли красные шатры и были расстелены ковры. Стражники поднялись при виде своего господина и его кресло вскоре установили в тень. Пиво и свежий салат уже ждали его. Он тяжело опустился в тени украшенного кистями навеса и принялся жадно пить темное, утоляющее жажду пиво. Он увидел, как его сын Гори спускается в тот же темный проход, из которого он сам только что выбрался. Но вот Гори появился вновь и стал придирчивым взглядом осматривать выстроившихся в шеренгу потемневших от загара слуг, которые уже держали наготове инструменты и глиняные кувшины.

И не оглядываясь по сторонам, Хаэмуас знал, что взоры остальных тоже устремлены на Гори, без сомнения, самого красивого из всей семьи. Он был высокий и стройный, с легкой, уверенной походкой и гордой осанкой, не придававшей ему тем не менее выражения ни надменности, ни отстраненности. Его большие глаза в окаймлении черных ресниц были необычайно ясными, поэтому от восторга, веселья, вообще любого сильного переживания они начинали светиться. Нежная смуглая кожа туго обтягивала высокие скулы, и на ее фоне выразительные глаза казались бездонными синими озерами, глядя на которые можно было ошибочно предположить, что их обладатель – человек ранимый и слабый. Когда Гори был спокоен, он становился задумчивым и созерцательным, но когда он улыбался, то лицо его озарялось ничем не омраченным счастьем, девятнадцати лет как не бывало, и в такие минуты никто уже не мог с уверенностью сказать, сколько же ему лет на самом деле. У Гори были крупные, ловкие, но в то же время изящные руки. Ему нравилась механика, и в детстве он просто сводил с ума своих наставников и нянюшек бесчисленными вопросами, а также дурной привычкой разбирать на составные части любое более или менее сложное устройство, какое только попадалось ему под руку. Хаэмуас прекрасно понимал, что ему очень повезло, – ведь Гори, так же как и он, заинтересовался древними гробницами, памятниками и даже, пусть и в меньшей степени, расшифровкой надписей, выбитых в камне и начертанных на бесценных свитках, которые собирал его отец. Сын стал для него идеальным помощником, жадным до знаний, способным заниматься делами самостоятельно, всегда готовым освободить отца от множества трудностей, неизбежно связанных с подобными исследованиями.