Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

В скором времени в дверях появился камергер, торжественный и величественный, в роскошном одеянии с длинными просторными рукавами и поясом из алого бархата. На груди у него висела золотая цепь, украшенная распятием искусной работы. Кардинал шагнул навстречу графине, а епископ побледнел, видя, что она и не думает вставать, словно находится у себя в Жироне и сама принимает рядовых священников своих приходов.

Опытный секретарь был галантен, как истый флорентиец, а потому предпочёл не заметить подобной дерзости, понимая, что не стоит ожидать другого поведения от могущественной каталонской графини, по сути — некоронованной королевы этих земель, вынужденной постоянно встревать в бесконечные дрязги местной знати, в чьих междоусобных конфликтах и родственных связях уже практически невозможно было разобраться. Он поприветствовал графиню с любезностью истинного рыцаря.

— Дорогая графиня, мне неведомо, какие обстоятельства заставили вас посетить нашу обитель, но я рад, что вы почтили Рим своим присутствием.

Графиня, торжественная и загадочная, ответила:

— Мой дорогой Биларди, до сегодняшнего дня я знала о вас лишь понаслышке, со слов моего верного слуги Гийема де Бальсарени. И теперь с уверенностью могу сказать, что камергер Его Святейшества — истинный кабальеро, которому не стыдно было бы поручить миссию посла в любом европейском государстве.

Эрмезинда применила старую уловку — польстила камергеру. Всем известно, как чувствительны люди к лести, не исключая и тех, кто посвятил жизнь служению церкви. Но Биларди сразу ее раскусил.

— Сеньора, я прекрасно знаю, что человек может прожить тридцать дней без еды, три — без воды, но даже дня не может провести без лести, в особенности это касается большинства духовных лиц Рима, которые, увы, тоже не чужды мирской суеты. Но я оценил вашу любезность. И все же скажите, графиня, чем мы обязаны чести вашего визита?

— С трудом верится, чтобы кардинал-камергер не был осведомлен о содержании писем, которые Его Святейшество через своих слуг рассылает по всему христианскому миру.

Гийем встревожился. Биларди, могущественный и опасный секретарь понтифика, не привык к подобной откровенности.

— Сеньора, для каждого случая у Папы имеется отдельный канал связи.

— Вряд ли он лично ведет всю корреспонденцию. Понтифик уведомил меня о событии чрезвычайной важности, и вот я здесь, чтобы всё уладить, насколько это возможно. Мне бы не хотелось пересказывать дважды одну и ту же историю, и потому вам лучше присутствовать при моей беседе с Его Святейшеством, поскольку ваш совет может оказаться полезен как для Папы, так и для меня, несчастной вдовы.

Биларди на миг задумался. Никто за всю его долгую службу при понтифике не смел высказываться столь прямо и решительно, минуя все церемониальные лабиринты и иносказания, на которые не скупились посланники всех королевств Европы, посещающие Папу.

— Ну что ж, графиня, если таково ваше желание... Мне было бы интересно узнать подробности барселонской истории с точки зрения политики, чтобы уже затем пересказать Его Святейшеству ее суть и не тратить время на пустяки. Поймите, Его Святейшеству приходится принимать до двадцати посетителей в день, а потому я стараюсь заранее его информировать его.

Эрмезинда не двинулась с места.

— Монсеньор, еще в юности я усвоила, что никто не сможет поведать какую-либо историю лучше, чем непосредственный ее участник. Кроме того, мне известно, что единственный невосполнимый капитал — это время. Так что не волнуйтесь, проводите меня к понтифику и позвольте с ним побеседовать.

— Как пожелаете.

Гийем бросил на камергера виноватый взгляд, словно прося у него прощения за бестактность своей сеньоры, после чего тот их проводил на аудиенцию к Виктору II.

Властным жестом Биларди дал понять капитану гвардии, что сопровождение им не требуется, и направился впереди графини и епископа к внушительным дверям зала для аудиенций.

После того как дворецкий объявил о прибытии августейших гостей, створки открылись, и каталонцы оказались в великолепном зале.

Расстояние от дверей до трона было весьма значительным, раз в пять больше, чем ее собственном зале. Папский трон стоял на пьедестале, куда вели пять ступенек, под белым с золотом балдахином. Все это должно было внушить посетителям мысль о собственном ничтожестве и внушить желание немедленно опуститься на колени перед представителем Христа на земле. Виктор II предстал перед графиней во всем великолепии — в белоснежном облачении, с папской тиарой на голове, призванной напомнить простым смертным, что он — царь царей, самый могущественный человек на земле, и любая земная власть зависит от его воли.