Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

В большом зале ратуши столпилось несметное число граждан. С самого раннего утра у дверей ратуши выстроилась длинная очередь, терпеливо ожидающая, пока двери откроются, чтобы успеть занять лучшие места. Дворяне и духовенство имели возможность пройти через боковые двери, но уже за два часа до начала слушаний все трибуны были забиты. Дамы надели лучшие наряды, соревнуясь друг с другом в роскоши и богатстве, словно пришли не на судебное разбирательство, а на гулянья. Здесь были великолепные блио, богато украшенные золотым и серебряным шитьем, дамасские береты, расшитые жемчугом и кораллами, всевозможные шляпки и чепцы, завязанные под подбородками кружевными лентами, кружевные мантильи и шарфы.

А кавалеры щеголяли в расшитых золотом бархатных коттах, у квадратного выреза украшенных золотыми брошами, в тонких шелковых чулках и сапогах из мягкой замши, в поясах из лучшей кордовской кожи, с которых свисали мечи и кинжалы. Порой вырезанные из рога или слоновой кости рукояти являли собой подлинные произведения искусства. Духовенство тоже заботилось о том, чтобы подчеркнуть свой высокий статус, не впадая в грех гордыни.

Свет проникал в зал через высоких восемь окон в каменных стенах, с потолка на цепях свешивались двенадцать гигантских канделябров в форме короны. В глубине зала возвели большой помост, на ней стоял стол для судей, по обе его стороны размещались кафедры и столы для противоборствующих сторон и скамьи курии комитис. Позади судей, еще чуть выше, на фоне занавеси из дамаста с красными и золотыми полосами, возвышались два трона для Рамона Беренгера и Альмодис де ла Марш.

Время приближалось к девяти утра, и стража собиралась закрыть двери, через которые входили граждане Барселоны, в зале всё равно не поместилось бы больше ни души — поскольку некоторые богатые горожанки своими пышными юбками заняли куда больше положенного места.

Когда колокола прозвонили три четверти, через заднюю дверь в зал вошли судьи и члены курии комитис и направились к своим местам; через некоторое время под шепот зрителей вошел невозмутимый и важный казначей Бернат Монкузи; величавым жестом он поприветствовал своих сторонников.

Два человека обеспокоенно глядели на пустое кресло, предназначенное для Марти Барбани. Одним из них был высокий священник, не пожелавший воспользоваться своим положением, чтобы занять место получше — духовник графини. Другим человеком была женщина средних лет, стоявшая возле бокового ограждения одной из трибун, очень скромно одетая и закутанная в зеленый плащ, ее толстые косы были уложены короной вокруг головы и заколоты черепаховым гребнем; взгляд этой женщины тревожно блуждал по залу, словно кого-то высматривая.

Троны, предназначенные для графской четы, еще пустовали; граф и графиня должны были войти в зал лишь после того, как истец и ответчик, а также все, имеющие какое-либо отношение к делу, займут свои места.

Бернат Монкузи негромко разговаривая с кем-то из дворян, одним из членов курии комитис, и даже беззаботно улыбался.

Секретарь Эусебий Видиэйя-и-Монклюз ударил судейским молотком по столу. В зале воцарилась тишина, и секретарь громко и четко голосом объявил, что время, предоставленное противникам для предъявления обвинений, ограничено. Затем он перевернул стеклянные песочные часы в форме веретена, стоявшие на столе.

— Время пошло, — произнес он.

В зале поднялся шум, когда выяснилось, что истец — несомненно, более заинтересованный в этом деле, до сих пор не явился.

Уже дважды секретарь ударял молотком, а Бернат Монкузи, как ни в чем не бывало, продолжал разговор. Когда в верхней чаше часов осталось лишь несколько песчинок, боковая дверь неожиданно открылась, и в зал вошел Марти Барбани в сопровождении служащего. Он едва держался на ногах, с него градом катился пот, его правая рука была перевязана. Изумленный возглас Монкузи не остался незамеченным для падре Льобета.

Накануне вечером, когда Марти, распрощавшись с ним, отправился домой, он собрался, как обычно, вознести Господу вечерние молитвы. Он уже взял в руки молитвенник и преклонил колени перед распятием, когда вдруг заметил, что Марти, озабоченный своими хлопотами, забыл у него на вешалке свой генуэзский берет. Льобет прикинул, что сейчас Марти, должно быть, уже вышел из здания, но еще не дошел до угла. Взяв в руки берет, открыл окно на втором этаже, выходящее как раз на дорогу, и высунул наружу голову, стараясь не задеть ветвей своих роз, что во множестве росли в горшках на всех подоконниках. Он решил дождаться, пока Марти пройдет под окном, и бросить ему берет.