Далия Трускиновская: Запах янтаря

Выбрав подходящий янтарь, я понесла его вместе с рисунком не ученикам, а в дальний угол мастерской, к Йорену.

Йорен был вечным подмастерьем. Собственно и подмастерьем он по закону тоже не считался, да и годы были не те – за шестьдесят. Не будь он латышом, давно бы уже стал мастером и сам имел учеников. Отцу доставалось от других цеховых мастеров за то, что держит латыша да еще дает ему тончайшую работу. Но он не собирался расставаться с Йореном. Йорен и его самого мог бы кое-чему поучить. Йорен видел янтарь…

Я не знаю, как это объяснить. Он видел, что скрыто в каждом куске, и все тут! И меня учил смотреть и видеть. Отец мог сделать все, что угодно, хоть из цельного куска, хоть так подогнать детали, что и под лупой след будет не толще волосинки. А смотреть и видеть – пробовал, но не всегда получалось.

Я еще ребенком все вертелась вокруг Йорена. Ему, видно, было все равно, кто я, молодая хозяйка или молодой хозяин, он и мне вместе с мальчишками втолковывал, как шлифовать янтарь, как сверлить, как подбирать по тонам. Мальчишки менялись, мало было способных, а я оставалась. Хотя вроде ремесло это девице было ни к чему.

Йорен в последние годы стал глуховат. Я тронула его ссутуленное плечо. Он медленно повернулся – на щеку упали длинные волосы, такие светлые, что, наверное, они давно стали седыми, и никто этого не заметил.

– Откуда у тебя эти удлиненные подвески? – спросил старик. – Где ты могла их видеть? Ты ведь не была в Курземе, не смотрела у тамошних девушек ларчики с приданым… Неужели это у тебя в крови?..

Я разложила перед ним янтарь.

– А разве эти куски могут быть другими – шариками, а не слезами? – спросила в свою очередь я. – Проще простого наделать шариков и нанизать их на нитку. Только это будет не ожерелье, а четки. Вот эти прожилки требуют форму капельки. А всякая другая их убьет. Ты же сам мне толковал про душу янтаря!

Но он не помнил.

– Душа янтаря? Об этом и в песне не поется. Или ты, хозяйка, теперь начала песни сочинять?

Я опять стала толковать ему про ожерелье, но он настроился, видно, на иной лад.

– Если тебе понадобилось ожерелье, похожее на песню, значит, ты кого-то любишь, – сделал он совершенно неожиданный вывод. – И дай тебе матушка Лайма счастья, ты добрая девушка…

Тут оставалось только покачать головой.

– Я бы и рада, Йорен, – сказала я ему, – Да некого.

И ушла из мастерской.

Поскорее ушла из янтарного королевства, в котором так мечтается о счастье…

Тем временем Маде прибежала с рынка, и отец послал ее к аптекарю господину Хольману с целой корзиной четок, самых разных, от бледно-желтых до почти коричневых. Янтарь на них шел какой-то скучный, ровный, вроде неживой. Негде там было играть солнцу.

Маде поскреблась в мою дверь.

– Ну, в чем дело? – спросила я.

– Хозяин велел идти к аптекарю…

– Все еще боишься?

– Он колдун! – убежденно заявила Маде. – Он порчу напускает! Нанюхаешься в его лавке и непременно заболеешь, так все говорят.

– Маде! Ну, сколько раз объяснять? Ты видела, как у него в чанах с настоями мокнут перчатки и янтарь? Много раз видела. Перчатки носят дворянки и женщины из бюргерских семей – кто-нибудь от их запаха заболел? У меня две пары перчаток – разве я заболела?

– Все равно боюсь. У него недобрые запахи. У трав, у корней запахи добрые, а в его бутылях – нет.

– Опять идти вместе с тобой?

Маде широко улыбнулась.

– Я подожду хозяйку на улице! Я уже и хозяйкины туфли почистила!

Она достала из-под передника мои голландские контрабандные туфельки на круто скошенном вовнутрь каблучке, чтобы нога меньше казалась. Туфельки от носка к высокому подъему были расшиты по бледно-желтому бархату цветами и завитками. Отец иногда баловал меня такими диковинами.

– Корзинка уже готова, – говорила Маде, застегивая у моих щиколоток крошечные пряжки,– а накидку хозяйке брать ни к чему, сегодня жарко.

– Иоганн! – крикнула я в окно подмастерью, вышедшему во двор. – Скажи отцу, что я сама пойду к господину Хольману.

У аптекаря мы пробыли недолго. Маде ждала меня на улице, но не у самых дверей лавки, а подальше, на каменной скамье у дверей дома булочника Бергера, и к ней уже стали приставать парни.

И мы побежали домой. Это, пожалуй, было уже после обеда. Наверное, после. Ей-богу, не помню, когда я успела в тот день пообедать…

После утреннего разговора с Маде я и не вспоминала тебя, пока не встретила возле церкви Иоанна. Тебя вели четверо шведских кирасиров и сержант.