Мишель Зевако - Сын шевалье

— Бедные дети!

Выразив переполнявшую ее благодарность, Бертиль повернулась, наконец, к королю и склонилась в грациозном реверансе, изяществу которого позавидовала бы не одна знатная дама. Мелодичным, изумительно звучным голосом, напоминавшим щебет птицы, она произнесла с достоинством, удивительным для такой юной и неопытной девочки:

— Пусть Ваше Величество окажет честь войти в скромное жилище благородной девицы Бертиль де Сожи.

Молния, ударившая в крыльцо, меньше поразила бы двух главных участников этой сцены.

Король, одним прыжком перемахнув через три ступени, замер перед девушкой, пожирая ее горящим взором. Он был мертвенно-бледен и содрогался от волнения, что не ускользнуло от проницательных глаз незнакомца, наблюдавшего за ним с большим интересом.

Генрих пролепетал:

— Вы сказали Сожи? Сожи?

— Так меня зовут, сир.

Генрих провел рукой по мокрому от пота лбу.

— В Шартре, — произнес он мучительно медленно, — в Шартре я знавал одну даму по имени Сожи… Бланш де Сожи.

— Это моя мать.

«Господь милосердный! — подумал потрясенный Генрих. — Она моя дочь! И я чуть было… «

Он инстинктивно взглянул на Жеана Храброго, застывшего в изумлении, и добавил про себя:

— Он был послан самим Богом, чтобы не дать совершиться ужасному преступлению, за которое нет прощения! Меня всю жизнь мучили бы угрызения совести.

Видя, что король молчит, Бертиль, без сомнения, несведущая в правилах этикета, спросила:

— Разве вы не знали этого, сир, когда шли сюда?

В словах ее звучала такая невинность, что Генрих, невольно покраснев, поспешно ответил:

— Конечно, знал, клянусь Святой пятницей! Но мне хотелось удостовериться… убедиться окончательно…

Серьезным тоном, с трогательной печалью, девушка сказала:

— Я уже давно перестала надеяться, что Ваше Величество когда-нибудь окажет мне эту честь… Как бы то ни было, вы здесь желанный гость. Входите, сир.

Она походила на королеву, оказавшую милость одному из своих подданных, король же выглядел чрезвычайно смущенным. Он сделал движение, чтобы переступить порог, но в этот момент вдруг вспомнил о своем спасителе и обернулся, желая поблагодарить его. Но сделать этого не успел, ибо события внезапно приняли совершенно неожиданный оборот.

Мы видели, что при появлении Бертиль Жеан впал в состояние восторженного экстаза, сменившегося мучительным изумлением, когда он услышал, как девушка, назвав свое имя, приглашает короля в свой дом. Мало-помалу изумление это стало проходить, уступив место сначала гневу, а затем и бешенству — холодному, слепому бешенству, не подвластному голосу рассудка и ведущему к самым безумным деяниям.

На какое-то мгновение незнакомцу, внимательно следившему за молодым человеком, показалось, что тот сейчас взлетит на крыльцо, вцепится в горло королю, а затем — кто знает? — поразит кинжалом и юную девушку.

Но, видимо, Жеан переменил первоначальное решение. Или же, что было более вероятно, он уже не способен был рассуждать и поступал, подчиняясь безумному порыву. Яростным жестом вогнав в ножны шпагу, которую он все еще сжимал в кулаке, и желая тем самым показать, что запрещает себе прибегать к насилию, молодой человек скрестил на груди руки и, мрачный, с налитыми кровью глазами, разразился внезапно пронзительным хохотом.

— Входите, сир! — повторил он громовым голосом слова девушки. — Будьте желанным гостем в доме благородной девицы Бертиль де Сожи, которая уже перестала надеяться, что вы окажете ей эту неслыханную честь! Входите! Вас впустят в девичью спальню! Входите, полог уже отдернут! Входите, благородная девица готова к жертвоприношению любви!

Генрих, обернувшись при первых же словах, ошеломленно слушал, думая: «Посмотрим, до чего он посмеет дойти!»

Бертиль, бледная как смерть, смотрела на безумца — ибо он был безумен в этот момент — с выражением мучительного упрека, вскоре сменившегося нежной жалостью.

А Жеан, не помня себя от ревности, продолжал все тем же громовым голосом:

— О. клянусь демонами ада, фарс вышел на славу, и я первый смеюсь над ним! Смейтесь же и вы, благородная девица, и вы, великий государь! Смейтесь над нищим проходимцем, над разбойником, над умалишенным, что грезил о чистой невинной девушке и не побоялся, хоть нет у него ни имени, ни состояния, встать перед королем и остановить его, угрожая смертью. Да смейтесь же, говорю вам, над трижды умалишенным, который и подозревать не мог, что чистая невинная девушка ждет лишь знака, дабы упасть на грудь похотливому фавну… правда, с короной на голове!