Поль Феваль - Тайна Обители Спасения

– О, как я рад! – воскликнул Эшалот. – Но как же лев?..

– Черт с ним! – решительно заявила Леокадия. – Пусть подыхает, если хочет! А балаган пусть сгорит ко всем чертям! Собирайся! Мы начинаем войну!

Мне кажется, что у современного Парижа много достоинств: улицы стали широкими, город наполнился воздухом и светом. Конечно, на это потребовалось много денег, но, как известно, чистота – превыше всего. Одним словом, Париж стал гораздо опрятнее.

Однако когда создавалось одно, разрушалось другое. То очарование, которое было присуще старому городу, исчезло.

Появились новые роскошные бульвары, вдоль которых стоят только богатые дома. Они по-своему красивы, и все же я вспоминаю иной Париж, не такой современный и прилизанный, Париж, в котором дворцы не стеснялись соседства лачуг.

Тот Париж принадлежит истории. О каждом его доме можно было рассказывать легенды. Сейчас от него осталось лишь несколько островков, побродить по которым полезнее, чем прочитать несколько толстых ученых книг.

Я вспоминаю мансарду, в которой была написана моя первая книга. Это произошло в 1840 году. Как быстро летит время! Мое окно выходило на улицу Паве, и из него был виден особняк Карнавале, в котором жила мадам де Севинье [11]. Боюсь, что это чудное здание постигнет печальная участь многих других домов: его начнут реставрировать. Раньше на этом месте стоял особняк Карла Лотарингского – родовое гнездо Гизов [12].

Из моего окна был виден также особняк Ламуаньон, построенный Карлом Девятым [13]для герцога Ангулемского, сына Мари Туше [14], о котором велеречивый Таллеман де Рео [15]говорил: «Он стал бы величайшим человеком своей эпохи, если бы не был таким мошенником».

Когда слуги требовали свое жалованье, герцог Ангулем ский отвечал им: «Негодяи, разве вы не видите эти четыре улицы у моего особняка? Здесь же так удобно просить милостыню у прохожих!»

Тем не менее, существование этого высокородного жулика может оправдать тот факт, что в его спальне появился на свет суровый адвокат Людовика Шестнадцатого месье де Мальзерб [16].

Наконец, из моего окна можно было увидеть живописные крыши особняков Комон и Бриен. В самом деле, выглядели они весьма симпатично, и это доказывает, что форма порой серьезно расходится с содержанием. Дело в том, что в этих особняках была тюрьма.

Таким образом, я жил по соседству с Форс, в которой сидел когда-то наш друг лейтенант Морис Паже.

Из моего окна можно было разглядеть много интересного. Например, я видел, как танцевал в своем салоне герцог де Лозен [17], я видел маленькое окошко в особняке Бриен, за которым томилась несчастная принцесса де Ламбаль [18]... Да разве все перечислишь!

Прямо под моим окном находилась стена, назначение которой долгое время оставалось для меня загадкой.

Потом я узнал, что ее построили в связи с многочисленными побегами заключенных. Они скрывались через сады, раскинувшиеся как раз возле того дома, где я жил.

Дошло до того, что весь квартал охватила паника, и жилье на нижних этажах моего дома сдавалось за смехотворно низкую плату.

Однако стена перекрывала лишь один путь, и узники продолжали преспокойно убегать другой дорогой.

Положить конец этому безобразию можно было только одним способом: надо было разрушить Форс.

Итак, вернемся к нашему повествованию, а точнее – к событиям того утра, которое последовало за днем посещения другой тюрьмы – заведения доктора Самюэля. Было девять часов.

В Париже по-прежнему стояли холода, мостовые покрывал грязный снег.

Улица Сисиль, по которой в то время можно было быстрее всего попасть на площадь у Пале-Рояль, была почти безлюдна.

Главный вход в тюрьму находился в здании под номером двадцать два по улице Паве. Неподалеку стояла будка, в которой мерз часовой. Он охранял служебный вход с улицы Сисиль.

На углу улицы Сент-Антуан располагалась забегаловка, которая позаимствовала название у своей мрачной соседки. На вывеске кабачка было написано: «Свидание в Форс. Лере. Продажа лимонада, вина, водки и ликеров».

Все окна забегаловки были занавешены – кроме одного, ближайшего к углу дома. Отсюда можно было одновременно наблюдать и за служебным входом на улице Сисиль, и за главным – на улице Паве.

У этого окна сидел молодой человек, бледный и грустный. Он внимательно следил за тем, что происходит снаружи.

На молодом человеке был типичный костюм парижского рабочего. Однако нежное лицо юноши, в белизне которого было что-то болезненное, абсолютно не соответствовало рабочей блузе и фуражке.