Гюг ле Ру - Норманны в Византии

– Идем, идем, – отвечал он, увлекая за собой Дромунда. Кортеж подходил к церкви.

Дворцовые певчие пели дрожащими прочувствованными голосами погребальные гимны. Все улицы, перекрестки, портики благочестивой столицы были изукрашены дорогими материями. Вся дорога покрыта зеленью, ветками и золотым песком. Отборная стража из руссов, армян, скандинавов, венецианцев и амальфитян стояла вдоль нее шпалерами, держа в руках кривые сабли, обоюдоострые алебарды, копья и луки. Большая часть этих воинов была лично известна покойному императору, пользовалась его благоволением и получала от него подачки. Поэтому, во время шествия похоронной процессии, отборная стража выражала свое горе такими громкими и дикими криками, что испуганные лошади кортежа кидались в сторону.

Перед входом в церковь Дромунд был охвачен суеверным страхом при виде духовенства, выходившего навстречу, чтоб благословить тело покойного.

Во главе старцев в золотых одеяниях, с бородами, доходящими до пояса, и распущенными по плечам густыми волосами шел патриарх Полиевкт. Он был духовником Багрянородного, и он же обратил в христианство княгиню Ольгу. Только одна из всех тут присутствовавших базилисса Теофано подняла голову и могла спокойно выдерживать необыкновенно проницательный взгляд благочестивого монаха.

Все духовенство разместилось около патриарха и образовало полукруг у изголовья катафалка.

В ногах покойного стоял великий евнух с белым жезлом в руках. Он следил за всем происходящим, распоряжался церемонией последнего прощания с усопшим и допускал, смотря по чину и рангу, кого только до поклона, кого только до целования руки.

Когда все отдали последний долг покойному, главный распорядитель погребальной церемонии выдвинулся из-за колонны и громовым голосом воскликнул:

– Выходи базилевс! Царь царствующих и Господь господствующих тебя призывает.

Это служило сигналом для взрыва всеобщей скорби. Загремели серебряные трубы органа; волны дыма аравийского ладана как туманом наполнили весь собор; пение придворного хора то раздавалось жалобными печальными стенаниями, то бурным воплем и отрывистыми восклицаниями возносилось к сводам храма, а бесчисленная толпа народа, наполняя улицы, дворцы, террасы, сады, палубы ладей, потрясала воздух отчаянным криком, доносившимся по воде Босфора до азиатского берега.

Потом толпа обратила свои жадные взоры и приветственные восклицания прирожденных рабов к новому самодержцу, от которого ждала удовлетворения вечной своей жажды «хлеба и зрелищ», свойственной несчастным, лишенным инициативы и потому неспособным выбиться из самой жалкой нищеты.

Части стен рушились под напором зрителей. Оставшиеся на ногах ходили, как по какой-нибудь насыпи, по теплым трупам упавших. Всякому хотелось быть поближе к молодому самодержцу, встретиться с ним глазами и обратить на себя его внимание.

Берега Средиземного моря в то время содрогались от постоянных разбоев сарацинов, которые дошли до такой дерзости, что безнаказанно разоряли даже города, подрывая тем веру в могущество Византии. Острова архипелага, берега Греции и Азии особенно страдали от их набегов. Неприступная греческая цитадель Хандакс на острове Крит, была взята ими и превратилась в громадный притон разбойников, куда, как на базар, стекались богатства всего Востока. Пираты вели там открытый торг христианскими невольниками, а поставщики гаремов приезжали туда запасаться живым товаром.

Измученный таким насилием и грабежом, народ возлагал все свои надежды на юного самодержца, надеясь, что он отомстит туркам и прекратит их набеги.

Желая успокоить своих подданных и, кстати, удалить из Византии распущенных наемников, державших в страхе всю столицу, Роман придумал снарядить в Средиземное море экспедицию. Начальство над нею он поручил знаменитому полководцу Фоке, который в это время только что прославился своими победами в Малой Азии, на сарацинской границе.

Роман дал ему титул сиятельнейшего господина, главнокомандующего армиями Восточной провинции, и приказал немедленно организовать экспедицию на Крит.

Эта новость с восторгом была принята и во дворце, и в лагере. Воины любили Фоку за то, что он делил с ними их труды и опасно-сти. Они складывали в честь его даже свои хоровые песни. Самая горячая конкуренция возникла среди варварских гетерий, когда узнали, что император предоставлял право сиятельному Фоке по своему усмотрению составлять из наемников свою армию. Все мечтали о громадных богатствах, собранных в Хандаксе, и уже видели себя возвращающимися на свою далекую родину, загромождая несметной кладью Великий греческий путь.