Виктор Тихомиров - Чапаев-Чапаев

«Василий Иванович, любимый, я не могу с вами жить. Я сама не знаю как так. Но точно — не могу. Ничего ведь не изменится. Я уеду лучше на поезде. Наверно я дура, как и была. Не забывайте вашего Петю.»

Чайник с грохотом отлетел к стене, и стол опрокинулся набок от удара чапаевского кулака. Сразу застучали в стенку соседи. Легче бывшему комдиву не стало. И в чем была эта тяжесть, он не мог себе объяснить или простить.

Василий принялся ходить из угла в угол, не без удовольствия опрокидывая табуретки, и все что попадалось на пути. Он попробовал лечь на топчан, намотать бороду на кулак, уткнуться носом в стену и поспать скулой на полене. Не тут-то было. Без Матрены не шел сон. Было холодно, голодно и тоскливо. Оказалось, он привык не на шутку к этому шевелению за спиной и посапыванию. И то, что так раздражало его: робкие объятия и поглаживания, на которые Матрена иногда решалась, теперь вдруг пришлись ему задним числом по душе. Сейчас он не стал бы вздрагивать, как бык, на которого садятся оводы и отодвигаться.

Сон все не приходил. И, кажется, время стало. Даже ходики на стене перестали ходить, и гиря на цепочке уперлась в пол.

— Куда ее понесло? Ведь никого ж нет у ей, одни чужие. Да и какая в ней важность, что такое отчаянье душит? — терзался Чапаев, мечась и протирая боками дыру в топчане. Показалось ему, что вся жизнь от него ушла, и весь ее смысл пропал.

Только азартно стучащие в стену и ждущие отзыва злые соседи монотонно опровергали это представление, да за черным окном раздавались иногда трели милицейских свистков. Это они преследовали грабителей на ходулях и специальных пружинах, называвших себя «попрыгунчиками» и до смерти пугавших поздних прохожих, прежде чем ограбить.

Павел Перец и Кузюткина добрались до лагеря, когда уже решительно смеркалось. Только самая верхушка мачты со спущенным флагом горела рыжим вертикальным штрихом на фоне сиреневого неба.

Девочка подвела вожатого прямиком к пожарному щиту у ящика для песка, с выставкой окрашенных красной краской инструментов и двух конических ведер по бокам.

— Возьмите это, вам понадобится, — указала она на большую штыковую лопату, — а я пока цветы поставлю.

— Чего-то ты раскомандовалась, — заметил Павел ей вслед, снимая одновременно инструмент, — не рановато ли?

— Уж вы мне поверьте, Пал Палыч, хоть один раз в жизни, — ответила Кузюткина, мигом вернувшаяся без букета, оставленного на изумленных подружек в палатке. Те как раз занимались заполнением и оформлением своих девичьих «дневничков», то есть специальных, довольно толстых тетрадок, куда записывались особо сентиментальные тексты душераздирающих песен про неразделенную любовь, и глубокомысленные, на эту же тему высказывания, типа: «Поцелуи не дари. Береги любовь внутри!» Стихи не обязательно обращены были к юноше, но и наоборот: «Зачем играла не любя? Зачем губами, полными обмана, поцеловала ты меня?», из чего следовало, что сочувствия удостаивались обе стороны, в случае выпавших страданий. Промежутки между текстами украшались вырезанными из журналов образцами мужской и женской красоты, засушенными цветками и робкими рисунками, изображавшими по большей части взявшиеся за руки пары на фоне восходящего или заходящего солнца.

Все в палатке, были, конечно, поражены букетом и моментально протараторенной информацией о его происхождении.

Кузюткиной же и след простыл, потому что она уже крепко схватила вожатого за руку и повлекла его через кусты в сторону дома Раисы.

— Во-во, уморить меня собралась и в землю закопать, — ворчливо предположил Павел, опираясь на лопату и едва поспевая за шустрой пионеркой.

— Пал Палыч, а Степанцова врет, что вы с ней в стогу ночевали или это так и было? — заглянула девочка на ходу в глаза вожатому и даже укоротила нарочно шаг, чтоб не упасть, но узнать чистую правду.

— Не нравится мне твой вопрос, Кузюткина, — ответил назидательно Паша, — отдает сельской сплетней, а ведь ты — пионерка. На самом деле, я уж и позабыл тот случай, почти не помню. Как вы-то раскопали его, удивляюсь? Это ведь прошлый год. Я, если хочешь знать, Кузюткина, со всеми вами сплю каждую ночь мысленно, как наседка с цыплятами. И сплю, между прочим, плоховато, потому что беспокоюсь: тепло ли вам, сухо ли, и не напугал ли вас какой-нибудь душегуб из-за территории, или зверь дикий…

— Ну, Пал Палыч, то — мысленно, а то — в стогу… Степанцова ведь у нас, как известно, красотка.