Рафаэль Сабатини - КОЛУМБ

— Я это понимаю, как и чувствую вашу благожелательность ко мне.

— Благожелательность — ещё не всё. В конце концов, и я приложил руку к вашему успеху. — И, отвечая на вопрос во взгляде Колона, продолжил: — Поймите меня правильно, сеньор. Именно благодаря тому, что я поддержал вас, фрей Хуан отправился к королеве.

— То есть я ваш должник, сеньор? — в голосе Колона зазвучал холодок. Мартин Алонсо рассмеялся. В чёрной бороде за алыми губами блеснули его крепкие зубы.

— Этот долг вы сможете отдать мне с прибылью для себя. Помните, сеньор, что я готов поддержать ваш проект. Я люблю риск, у меня есть деньги, чтобы оплатить его. Кроме того, как я и говорил вам, я умею командовать кораблями.

— Вы вдохновляете меня на подвиг, сеньор, — с ледяной вежливостью ответил Колон, — но, кажется, я выразился достаточно ясно, говоря, что частным лицам такая экспедиция не по карману.

— Однако разве вы не допускаете мысли о том, что частные лица могут принять в ней участие? Почему, собственно, нет, если корона возьмёт на себя львиную долю затрат?

— Мне представляется, что корона, если поддержит меня, должна взять на себя все расходы.

— Должна, но сможет ли? — не отставал Алонсо. — Королевская казна не переполнена золотом. Война порядком опустошила её. Король и королева, возможно, примут вас благосклонно, но решатся ли на столь большие расходы? И вот тут моя помощь могла бы прийтись весьма кстати. Я лишь прошу, чтобы вы вспомнили обо мне, если возникнет такая необходимость. В конце концов, я прошу лишь то, что причитается мне по праву, раз уж благодаря мне фрей Хуан поехал к королеве.

— Я вспомню о вас, — пообещал Колон.

Но уехал в твёрдой решимости забыть об Алонсо. Он не нуждался в сотоварищах, особенно не хотел видеть рядом с собой этого навязчивого купца с толстым кошельком, который не только потребовал бы участия в дележе прибыли, но и захотел бы урвать себе славу первооткрывателя.

Считая, что все беды позади, приодевшись на деньги королевы, Колон прибыл ко двору их величеств. В памяти его чётко отпечатались слова францисканца: «Королева, наша мудрая и добродетельная госпожа, услышала молитву бедного монаха. Используйте этот шанс, и весь мир будет у ваших ног».

Вдохновлённый напутствием фрея Хуана, Колон не сомневался в успехе. Уж кто-кто, а он умел преподнести себя в лучшем свете.

Так что на аудиенцию во дворец Алькасар в белокаменном городе Кордове прибыл не жалкий проситель, но разнаряженный красавец, убеждённый в том, что он — хозяин своей судьбы.

Если бы всё зависело только от королевы, Колон добился бы своего в тот же день. Благоразумная и хладнокровная, она всё же оставалась женщиной и не могла не поддаться обаянию, энтузиазму и магнетическому влиянию Колона. Но рядом с ней находится король Фердинанд, неулыбчивый, суровый, один из самых расчётливых владык Европы. Ему ещё не было сорока лет. Среднего роста, широкоплечий, светловолосый, с проницательными глазами, он с явным неодобрением встретил протеже фрея Хуана, который к тому же вёл себя так, словно был роднёй королевским особам.

Их величества приняли Колона в тронном зале Алькасара, освещённом солнечным светом, падающим через огромные окна, со стенами, обшитыми кожей, выделкой которой славились мавры Кордовы, с мраморным полом, устланным дорогими восточными коврами. За спиной королевы стояли две её фрейлины: миловидная юная маркиза Мойя и графиня Эсканола. Короля сопровождали Андреас Кабрера, маркиз Мойя, дон Луис де Сантанхель — седобородый казначей Арагона, и Эрнандо де Талавера, приор Прадо, высокий аскетичный монах в белой рясе и чёрной мантии иерономита.

Все они, как и большинство ближайших советников правителей Арагона и Кастилии, были новыми христианами — евреями, принявшими крещение и возвысившимися благодаря талантам, присущим многим представителям их национальности. Возвышение их порождало зависть, проявлявшуюся во всё большем преследовании евреев Святой палатой.

Колон, как следовало из его фамилии, был одним из них и при желании мог бы заметить симпатию в глазах Сантанхеля и Кабреры. Талавера же даже не взглянул на просителя. Бескомпромиссно честный, разумеется в своём понимании честности, к новообращённым евреям он испытывал скорее враждебность, чем симпатию.

Колон же словно и не замечал сановников. Глаза его не отрывались от королевы, соблаговолившей последовать совету фрея Хуана Переса. Он видел перед собой женщину лет сорока, небольшого роста, полноватую, с добрыми синими глазами. Она располагала к себе, привлекала, и скрыть это не мог даже парадный наряд — алая, отороченная горностаем накидка и платье из золотой парчи, перепоясанное белым кожаным поясом с огромным рубином вместо пряжки.