А. Ниман - Питер Мариц — юный бур из Трансвааля

Перед ним стояла теперь задача — разыскать свою общину, которая перекочевала в новое место за то время, что они с отцом странствовали в горах. Время близилось к вечеру, и приходилось спешить. Он вышел на дорогу, вскочил на коня и повернул его вправо — на тропинку, по которой шел сюда с отцом. Но Скакун заупрямился, уперся всеми копытами в землю и, фыркая, стал подниматься на дыбы.

— Ладно, ладно! — пробормотал Питер Мариц. — У тебя чутье верное.

Он хорошо знал Скакуна и, решив не сопротивляться, свернул влево, в густую чащу.

Тропка извивалась между скалами, поросшими лесом. Навстречу всаднику доносилось фырканье павианов, вскоре превратившееся в какое-то дикое гоготанье. Потом на вершине одной скалы вдруг мелькнула тень огромного павиана, затем другая, третья. И вот они сотнями обступили тропинку. Они гримасничали, скалили зубы, делали вид, что собираются кинуться на него. Юноша снял ружье и направил дуло к ближайшей группе обнаглевших обезьян. Они отпрянули назад. Так, с ружьем наготове, он и подвигался в темневшем лесу, однако не выстрелил, потому что знал нрав этих животных: стоило убить или ранить хоть одного павиана — и они все с остервенением набросились бы на него и растерзали.

Выбравшись из чащи, Питер Мариц крепко надвинул свою шляпу, пригнулся к седлу и дал волю коню. Скакун помчался стрелой — недаром получил он свое прозвище. Это была необыкновенно выносливая и резвая лошадь, примечавшая дичь ранее самого охотника и догонявшая не только антилопу, но и страуса.

Между тем наступила ночь. Мириады звезд высыпали на небе, поразительно яркие, сверкающие, какие бывают только в южных странах. В безмолвии ночи ухо юноши ловило дальний вой шакалов, хохот гиен, покинувших свои логовища и выходивших на добычу... Вдруг над равниной пронесся звук, от которого разом все смолкло, а тело Скакуна содрогнулось: это лев зарычал в отдалении. Лошадь кинулась галопом, не сбиваясь все-таки с раз принятого направления, которое Питер Мариц узнавал по звездам. У него только кудри развевались по плечам в вихре стремительного бега, и он крепче прижимался к седлу.

Но вот впереди, в отдалении, мелькнул красноватый свет. Ближе и ближе — и Питер Мариц уже не сомневался, что этот свет исходит от костра. Сердце его радостно затрепетало. Еще минута — и зоркий глаз юноши уловил смутные очертания громадных фургонов с круглым парусиновым верхом, длиннорогих быков и обнесенный веревками загон. Внутри лагеря пылало множество костров, и возле одного из них юноша увидел многолюдное сборище членов своей родной общины. Чутье не обмануло верного Скакуна!

Подъехав ближе к костру, Питер Мариц заметил среди собравшихся фигуру незнакомого ему человека, которая сразу поразила его. Это был настоящий гигант, резко выделявшийся даже среди крепких и рослых буров. Лицо его, с крупными чертами и высоким лбом, было не старым, глаза горели огнем, но густая шапка волос на громадной обнаженной голове была совершенно белая, как серебро. Он что-то говорил, и на лицах собравшихся было видно напряженное внимание.

Все это сильно заинтересовало юношу, но он ни на минуту не задержался, а, соскочив с лошади, прямо подошел к брату покойного отца, Клаасу Бурману, сидевшему на земле слева от незнакомца, и, нагнувшись, тихо шепнул ему что-то на ухо. Тот разом поднялся, и они отошли в сторону.

Выслушав рассказ племянника, Клаас Бурман долго молчал, поникнув головой.

— Погиб Андрей, — произнес он наконец в раздумье. — Какая потеря для тебя, для твоей матери, для всей нашей общины! Это был мужественный и честный бур. Несчастный день... Сегодня же мы лишились и Флитта, и еще трое наших ранено... Ну, пойдем к твоей матери, надо ей сказать.

Они подошли к фургону Андрея Бурмана. Дети — пять мальчиков и три девочки — уже спали, а мать, крепкая, высокая женщина, давала быкам корм. Увидя старшего сына с лошадью и ружьем мужа и печальные лица подошедших, она оставила работу и медленно пошла им навстречу. Откинув своими руками с лица Питера Марица длинные золотистые кудри, она молча вглядывалась в его глаза. Крупные медленные слезы потекли по ее лицу — она все поняла.

— Елизавета, — торжественно произнес Клаас Бурман, кладя ей на плечо свою тяжелую руку, — Андрей погиб. Но помни: я брат его, братом я буду и тебе.

Женщина крепко пожала ему руку и обняла сына. Потом она выпрямилась, вытерла слезы и сказала: