Пытка ножом одна из любимейших пыток индейцев, также как и пытка топором. Вот в чем заключаются эти различные пытки.
Самые лучшие воины племени, схватив за лезвие своего ножа большим и указательным пальцем, раскачивают его два или три раза в руках и бросают его в пленника, таким образом, чтобы он пролетел как можно ближе к нему, но не задевая его или так, чтобы нанес ему только легкую рану.
За этой пыткой следует пытка топором, который бросается таким же манером; пытка ружьем разрешается только воинам, меткость которых общеизвестна, потому что пуля, уклонившись на одну линию от избранной цели, могла бы разом покончить страдания и лишить индейцев зрелища казни.
Но после того как они привязали двух пеонов к столбам, дон Дьего обратился к толпе, которая теснилась вокруг него.
– Выслушайте меня в последний раз, ульмены и техюэльские воины, – сказал он твердым и звонким голосом, – говорю вам, что не намерен хитростью, недостойной человека, избегнуть смерти; я не хочу вашего сострадания; но так как ваш главный вождь решился принести меня в жертву своему низкому мщению и ревности, то я желаю перед смертью исполнить то поручение, которое мне дано к вам и которое я принял, доверяясь священному слову и обещаниям ваших вождей. Хотите ли вы выслушать меня; да или нет?
– Говори! Говори! – закричали дикари.
– Не надо, не надо, – отвечали другие, во главе которых находился Онондюре. – К столбу его! Молодой белый вождь похож на птицу-насмешника; он болтлив, но не храбр; мы увидим, что у столба он заплачет как женщина.
Дьего, сложив руки на груди и нахмурив брови, бесстрастно ожидал, чтобы утихло волнение, вызванное его речью.
– Трус! – повторил Онондюре, подходя к молодому испанцу и плюнув в лицо. – Ты еще не привязан к столбу, а уже трепещешь!
При этом последнем и страшном оскорблении, лицо полковника побагровело и, вырвавшись из рук окружавших его индейцев, он бросился на проводника и, вырвав у него из-за пояса топор, он взмахнул им и раскроил ему череп.
Онондюре упал, вскрикнув от боли, и, корчась в ужасных конвульсиях, он испустил дух.
После такого блистательного мщения, дон Дьего, отступив шаг назад, бросил топор на землю; потом, вынув из кармана колье из раковин и прекрасного жемчуга, он с презрением бросил его Овициате, который с трудом сдерживал свое бешенство и сказал ему:
– Смотри, вот паспорт, который мне дал для прохода посланник великого токи (генералисимус) пяти соединенных наций. Теперь, – добавил он, с надменностью озираясь вокруг, – палачи, делайте со мной что хотите!
При виде колье между техюэлями как будто бы по мановению волшебного жезла произошла непонятная для людей, не знающих индейских нравов, перемена. Крики и брань стихли, и они почтительно удалились от того, которого они прежде хотели лишить жизни для того, чтобы отомстить за Онондюре, и стали смотреть на него с суеверным страхом и даже ужасом.
Сам Овициата, подчиняясь влиянию чувства, которое так сильно смутило его товарищей, почтительно поднял колье и, вежливо поклонившись дон Дьего, сказал ему с притворной улыбкой:
– Брат мой, возьми обратно это тюрбо; ты священен для нас.
– Да, да, – закричали индейцы, – у него есть тюрбо Такиука, страшного Токи пяти наций.
– Почему ты не показал раньше этого колье? – продолжал вождь. – Ничего происшедшего не случилось бы. Но ты добр, ты простишь нас; мы бедные индейские невежи; мы постараемся исправить сделанное нами тебе зло.
Потом он продолжал, обращаясь к воинам и толкнувши ногой труп Онондюре:
– Уберите этого человека, главную причину недоразумения, и бросьте его на съедение коршунам и хищным птицам.
Дон Дьего не верил своим глазам; все следы казни исчезли; отвязали от столбов обоих испанцев, обезумевших уже от ужаса; теперь с ними обращались с почтением, они свободно могли расхаживать по лагерю и еще более: по прказу вождя им возвратили оружие, их лошадей и все вещи, которые были у них отобраны.
– Эх! – сказал Перикко, захохотав. – Я знал, что мы не погибнем еще сегодня.
Овициата обратился с речью к дону Дьего:
– Пусть мой брат подождет, – сказал он, – когда зажгут огонь совета, он отдаст нам отчет перед ульмена-ми в поручении, которое он получил от главного вождя бледнолицых.
– Я подожду, – сказал полковник.
Индеец ушел; но по жесту его несколько воинов увели Мерседес и ее кормилицу, так что молодому человеку не удалось ободрить ее и словом надежды. Он сделал движение, как будто желая не допустить этой разлуки; по Перикко поспешил удержать его за руку и наклонившись к его уху, сказал ему:
Читать дальше