Юрий Рожицын - СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ

Начальник разведотдела строго запретил ввязываться в бой, приказал только посмотреть, идут ли в Варшаве бои. Сказал, что лондонское радио сообщило о капитуляции повстанцев. Вот и нужно узнать, что происходит в городе, остались ли в нем очаги сопротивления оккупантам, не попадают ли в руки гитлеровцев боеприпасы, оружие и продовольствие, которое на парашютах сбрасывали варшавянам летчики девятой дивизии ночных бомбардировщиков. Задание выполнили, а при возвращении напоролись на зенитчиков. Придется нашим новый «кукурузник» на разведку посылать...

Взглянул на светящийся циферблат: двадцать три часа десять минут. К концу подходит шестое октября. И не ранен, а настроение отвратительное. Весной, после встречи с «мессерами», раненные с летчиком, они кое-как дотянули разбитый штурмовик до своего аэродрома. Из кабины на руках вынесли ив медсанбат. И на операционном столе Сергей улыбался: кончились его заботы, пусть медики хлопочут. Жаль, что пораненный язык отказал, пришлось в Кострому, в эвакогоспиталь, отправиться. Шесть месяцев там бездельничал, пока заговорил по-человечески. Выздоровел, просился в свою часть — не пустили. Был бы летчиком — другой разговор, и начальство могло похлопотать, а стрелок-радист— невелика птица в авиации...

А-а, черт, задремал! Шея как деревянная, не согнуть, не повернуть, и ноги сомлели. Досталось им, горемычным. Драпали по развалинам, будто кто пятки салом смазал. Обидно по-глупому погибать. Если уж принять смерть, так в бою, лоб в лоб с врагом, и его с собой прихватить,- Костя! Подъем!

— Сколько времени? — протяжно зевнул Лисовский. — Будто и не спал вовсе. Глаза только закрыл, а ты будишь.

— Час тридцать семь. Вылазь из корыта, я покемарю.

Костя перевалился через край ванны, нащупал перину, на которой сидел сержант, поудобнее устроился, стараясь не разбередить ожоги на спине. Сергей уснул мгновенно, забыв про голод. Лейтенант завистливо прислушался к спокойному дыханию земляка. В ночных шорохах он не разбирался и сидел как на иголках, потому что каждый звук вызывал в нем тревогу. Поминутно трогал рукоятку пистолета за поясом, порывался разбудить друга и только волевым усилием сдерживал расходившиеся нервы.

В жизни ему везло на друзей. Еще со школы их пятеро у него, но война разбросала дружную компанию по разным фронтам. Хоть раз в месяц да приходит от кого-нибудь весточка. А кто замолчит, запрос родителям. Посыплются теперь письма к его отцу-матери, а что они ответят?! Пропал без вести. То ли мать сыра земля бедолагу навечно укрыла, то ли заживо в самолете сгорел, то ли в фашистском концлагере тачку из последних сил катит.

Придет в родительский дом и Оля. Она уже студентка, учится в лесотехническом институте. Мать не скроет скорбной вести. И наплывут на серые глаза слезинки, как тогда, когда на фронт провожала. А не получится как в песне: «И едва за туманами скрылся наш паренек, на крылечке на девичьем уже новый дружок»?! Нет, Ольга не из вертихвосток, на нее можно положиться. Оля, Оля, милая сероглазка! Любит спевать украинские песни. Глаза заблестят, щеки разрумянятся, голос окрепнет и поет, поет... А сама на него поглядывает. То лукаво, с усмешкой, то печально, в страхе перед разлукой…

— Schneller! — разбудил его резкий голос и хлесткий выстрел. – Rechtsl!

Вьюном взвился Сергей и выпрыгнул из ванны с пистолетом в руках. Уничтожающе глянул на Костю, процедил сквозь зубы; - Рязанский лапоть! Самохина корова!

Осторожно приоткрыл дверь и выскользнул из ванной комнаты, за ним — Лисовский. Прокрался к окну, выглянул сквозь продырявленную штору и настороженно замер. Неподалеку, шагах в трех друг от друга, стояли немцы. В грязно-серых шинелях, пилотках, широко расставив ноги, положив руки на автоматы и карабины. Один обернулся, и Сергей заметил под распахнутой шинелью черный мундир с двумя серебристыми змейками в петлице, а на пилотке эмблему смерти — череп. Эсэсовцы!

Немцы в серо-зеленых мундирах выталкивали людей из подвала противоположного дома. Пинками выкинули древнего старика в ермолке, от подзатыльника упала на мостовую растрепанная девчонка, в столб ударилась пожилая женщина. Поляков и евреев сгоняли отовсюду. У Сергея мелькнуло смутное подозрение, и он кинулся в гостиную, а из нее — на кухню. Вернулся и матюгнулся в самое Костино ухо:

— Фефела! Пока дрых, фрицы квартал оцепили!

В толпе, стиснутой эсэсовцами, Лисовский узнал вчерашнюю женщину с кошелкой. Она стояла несколько в стороне, опираясь на черную резную палочку, и, казалось, задумалась о чем-то далеком от возбужденных немцев, ошарашенных облавой их пленников, мглистой, затянутой сизым дымом улицы, опаленных войной домов. Вдруг недоуменно огляделась, словно пробудилась от глубокого сна, выпрямилась и, пошаркивая подошвами высоких зашнурованных ботинок, пошла мимо гитлеровцев. На мгновенье стихли лающие команды, в изумлении застыла охранники. А она медленно шагала по тротуару, семеняще обходя горы битого кирпича. Первым опомнился офицер. Он бросился за ней: