Юрий Сергеев: Становой хребет

А он мне толкует: «Ты секретарь парткома, всеми уважаемый человек, и у тебя жена пойдёт в очередь?! Я вот твоим деткам два кило шоколаду принёс». Тьфу!

— Ну и взял ковёр? — насупился Поздняк.

— Взял, будь он неладен. Я Стешке говорю: иди, милка, да становись в очередь. Три дня законно простояла и взяла за восемьдесят шесть рублей. Что же он, собака эдакая, меня принижает? Я упрёка от рабочих не имел и иметь не стану. И я запрещаю ту блатную торговлю из-под полы.

— Что же ты в район не обратился?

— Обращался, не снимают… Видать, он там многих купил этими коврами и другими подачками-сладостями. Это же — конец нашей партии придёт, ежели не остановить торгашеской заразы.

Эти прохвосты, как чума, как пожар лесной, опаливают людские души наживой. Искру заронят, а потом сгорит всё. Ты, секретарь, буржуйство новое не распускай!

— Постой, постой, — Поздняк сурово сдвинул брови, — ты думай, что говоришь!

— Я боюсь, секретарь. — тяжко вздохнул Николай, — воля руководителям дана агромадная, как бы не получилось беды… власть-то, она штука прилипчивая, сладкая от дармовых шоколадов.

Как мухи на мёд слетаются к ней многие чуждые нам люди… А уж, если управляющий, к примеру, неправдой загниёт — весь трест протухнет, как та рыба… давняя примета…

— Да-а, Колюша, вижу, что ты напрасно время не теряешь, читаешь книжки, изучаешь людей. Побольше бы нам таких бойцов! Отправим мы тебя в Москву на учёбу.

— Не могу. Ребятишки малые, и жена прихварывает. Хочется, страсть как хочется учиться, а нет возможности. Я ужо тут поварюсь, больше пользы окажу.

Старикам своим в Зее, опять же, надо помогать. Ты, секретарь, обязательно разберись в том, о чём я говорил. Небось и в Якутске тоже хватает умников, наподобие моего снабженца. Приструни их, выгони взашей.

— Откуда у тебя такие взрослые мысли, Коляша? Неужто сам дошёл?

— Да не совсем… тут один приискатель, Игнаха Парфёнов, в Незаметном проживает. Многое я от него перенял. У Парфёнова всю жизнь болит сердце за всех людей, за землю нашу…

Где он только не мытарился, что не перевидел, а боль эту не стерял. Меня ею заразил до смерти. Недавно завернул к нему в гости. Игнатий и толкует:

«Колька-а! Какой голод мы пережили, какие непокои и войны, каких людей праведных в боях потеряли… а вот боюсь сытости и покоя.

Пересилим ли мы их?! Переборем ли в себе: алчбу наживы, зависть к ближнему людские наши страсти похабные, кои нас веками били…

Сумеем ли отрястись в дверях социализма от всей этой нечисти поганой иль затащим с собой её туда, и она сгложет нас, яко червь могильный…»

В последнее время, перед отъездом Тони в Москву на курсы, в семье Быковых неожиданно начали вспыхивать ссоры. Егор терпеливо сносил мелочные упрёки по поводу своих, якобы, неправильных житейских «уклонов».

Что с ней стряслось — он так и не понял. Попала шлея под хвост Тоне, как норовистой кобыле, и потеряла она контроль над собой, закусила удила и попёрла, не разбирая правых и виноватых.

Она вдруг решила «выдвинуть» Егора в начальники шахты, постоянно приглашала людей с положением, которые, по её мнению, могли посодействовать его назначению. Короче говоря, баба свихнулась, блажила почём зря.

А по настоящему Егор обиделся тогда, когда подметил, что жена стесняется его брать с собой на всякие культурные мероприятия районного масштаба, видать, возомнила себя исключительной особой.

Егор с горечью осознавал, что Тоня стала его раздражать, а когда она однажды бросилась на него с кулаками, то Егор ушёл ночевать к Игнатию.

С этого дня его не тянуло после работы домой, как прежде. Стряпать она перестала, считая возню с кастрюлями не соответствующим своему положению в обществе, таскала детей по столовкам и норовила настроить ребятню против отца.

Тоня приволокла из Москвы учёного.

Моложавый, холёный и напыщенный мужик, лет сорока, с кучерявыми и побитыми сединой волосами, с брезгливо отвисшей нижней губой и тяжёлыми глазами с поволокой. Говорил бесцеремонно, врастяг: он заручился поддержкой местных властей и нахрапом подступился к Быкову.

А дело было вот в чём. Егор как-то поведал жене о давних мытарствах в тайге, о библиотеке староверов, запрятанной в дебрях Станового хребта.

Тоня рассказала об этом на курсах, и вскоре явился в общежитие Витольд Львович. Он долго выспрашивал у неё подробности. Потом стал водить Антонину по театрам, знакомить её со своими коллегами, дарить ей модные платья.