Юрий Сергеев - Становой хребет

Егор сожалеюще покачал головой, взглянул на Игнатия.

— И всё это правда? Может быть, допущено разгильдяйство, халатность. Где же были органы УНКВД и вся районная власть, когда такое творилось под их носом?!

— А ты, где счас! — усмехнулся Игнатий и ткнул пальцем в стол Егора. — Забился вот в эту чиновничью конуру, а на всё остальное наплевать?

— При чём здесь я?

— Мы-то Кузьмишина и Оскомина арестовали. А твои работнички все глаза мне умозолили, шастают в рабочее время по магазинам и модисткам, даже кино глядят в своё удовольствие, при хорошей зарплате. Беда-а, брат. Ясно дело, беда!

Распускается народец потихоньку от сытой и вольной житухи, о порядке забывает напрочь. А горнячки под землёй стахановскую пятилетку кайлят, жилы рвут себе, чтобы вот эти твои бездельники в рай коммунизма со всей роднёй заехали. Что же это такое?! А? Ить, забойщики всё это видят…

Пыжатся, плюются и всё одно прорубают кайлом им дорогу к изобилию и обжорству. Ить горняки тоже люди, хотят отдохнуть, грибков собрать, погулять другой раз с семьёй. Нехорошее разделение проявилось, гнилое до жутковейности, зловредное.

Вроде опять купчики и хозяйчики насели приискателям на шеи и ножки свесили. Да ещё погоняют, вези, мол, резвей, коняга-работяга. Я, по дурости своей, спробовал пристыдить за безделье этих счетоводов-деловодов, сказал им правду в глаза.

Так они такую поросячью визготню подняли все разом, да на всю контору, так оскорблённо заорали, облаяли дружно меня: троцкистом, оппортунистом, врагом народным, настрочили на службу доносы и анонимки, короче, вымазали кругом грязью — век не смыть.

Сам уж не рад, что сунулся в их тёплый хлев-стайку и помешал сладко жить.

— Чего же ты от меня хочешь, Игнатий? Я-то тут, при чём? Ты — опытный человек, тебе и решать, как навести порядок. А своих я прижму, ты прав.

— Прижми, Егорша! Нету больше сил моих глядеть, как молодой с виду заведующий шахтой, отъевший ряху, начинает искоса глядеть на пролетария и орать на нево, почище старорежимного, хозяйского деспота-смотрителя. Откуда же они берутся, эти барчуки?

Ить, при Советах выросли, а нутром удались в царского фельдфебеля… Не все, конешно. Заведующий Косаревкой Рындин мировой мужик, сам вышел из рабочего классу, учится, стремится к лучшему.

И есть ещё много командиров, хоть куда. А вот промеж них — гнилая солома проложена из чужих нашей жизни людей.

Ты будь построжей с подчинёнными, Егор. Не распускай их, Богом молю! Себя не жалеешь и их не щади. Помяни моё слово, как только им хвост прищемишь — сразу станут работать не на страх, а на совесть.

Народ порядок любит. Порядок, только порядок нужон. Будет анархия — пропадём мы все. Буржуи сожрут нас с потрохами, в порошок сотрут, а землю поделят меж собой. Русскую землю! Об этом помни, Егор.

Нельзя такого разору дозволять. А всё начинается с малого: с таких вот кабинетиков, где только один начальник работает, а сотрудники балабонят, с чарки водки, выпитой с подчинённым тебе человеком, с малой услуги, потом взятки, а потом уж повального грабежа народного добра.

Не дай Бог разбалуется люд от всепрощения и безнаказанности, кинется в родовитость и богатство определяться, хана-а-а… Не обижайся, дело гутарю!

— Как можно обижаться, Игнатий. Я сам уже не знаю, куда бежать от этой неволи бумажной.

— Бежать не надо, может быть, придёт за этот стол после тебя вовсе пустой нутром человек. Нужно заставить работать всех по совести, — Игнатий призадумался и уставился в окно.

Егор молча глядел на его постаревшее, но всё ещё мужественное лицо. Из глаз Парфёнова исходила до удивления ясная и спокойная сила.

И Быков вдруг подумал, что, дай этому самородному уму хорошее образование, обучай его с детства наукам, языкам, выведи его на простор культуры — и не сидел бы этот глыбастый мужик тут перед ним, а заворачивал делами в масштабе наркоматов. Егор не сдержался.

— Игнатий…

— Чево? — Парфёнов медленно повернулся.

— А ведь ты — государственного калибра деятель. Если бы жизнь шла по твоим законам праведности, лучше и не надо.

— Х-ы-ы! Ударился в похвальбу. Чё я тебе, девка? Что думаю, то и говорю. От этого как-то счас отучаются… А у меня болит сердце за всё, гнетёт, мучаюсь без сна ночами, ищу выхода. Ить так хорошо начинали, то же стахановское движение.

Всколыхнулся народ, на дыбы медведем поднялся и агромадный скачок совершил. Хочется, чтобы не осклизнулось это дело на худых людях, чтобы не растеряли мы на пути своего задора. Особливо молодёжь.