Луи Буссенар - Без гроша в кармане. Среди факиров

– Проснись, Берар!

Факир вдруг открыл глаза, зашевелился, и его черты потеряли свою неподвижность. Он встал, узнал вновь прибывшего и воскликнул:

– Мой учитель!.. Пундит Кришна!.. Мир тебе, Сагиб!

– И тебе мир, Берар!

Факир, оставаясь в преклоненном положении, продолжал почтительным тоном, выражавшим смирение:

– Учитель, я потерпел неудачу, конечно, по своей собственной вине… нашелся человек сильнее и хитрее меня…

– Я знаю, Берар, я все знаю…

– Я заслужил наказание и готов понести его…

– Следуй за мной в комнату Совета! – ответил пундит загадочным тоном.

Когда открылся потайной ход в комнату, отворилась и дверь, приводившаяся в движение тем же механизмом. Пундит вышел легкой, уверенной походкой и, проследовав извивающимся коридором, наконец вошел в огромную залу со сводчатым, как у храма, потолком, богато убранную коврами; у стен ее стояли огромные книжные шкафы с десятками тысяч томов.

В глубине залы над эстрадой возвышался балдахин с голубой и белой драпировкой; под ним стояли шесть стульев, расположенных следующим образом: три справа, три слева, а посередине один, самый высокий. Шесть первых были из черного дерева чудесной резьбы, седьмой – из слоновой кости с изображениями индусских божеств, выточенных с терпением и законченностью, столь характерными для восточных мастеров. Пундит важно уселся на стул из слоновой кости и стал ждать. Берар смиренно остановился у двери, но его учитель сказал ему тихим голосом, который, однако, отозвался в голове и груди его сто крат сильнее, чем раскаты грома:

– Подойди, Берар, и садись!

Факир почтительно склонился и сел на очень низкую скамейку, которая вместе с двенадцатью другими такими же находилась в нескольких шагах от стульев.

Дверь тихонько отворилась, и вошел человек. Вновь появившийся был на вид очень стар, но не дряхл, одет в кафтан, подобный уже описанному, такой же тюрбан и опирался на палку. Он был высокого роста, худой, с белой бородой и волосами; сморщенная, словно обожженная, кожа ложилась на кости ровными морщинами, придававшими его лицу скорее мягкое, чем суровое выражение. Этот старец, почти слепой, носил на своем большом, твердом, как кость, носу, блестящие очки. За ним следовали два человека, одетые только в лангути, с обнаженными головами. Вероятно, это были факиры.

– Мир тебе, Рам-Тар! – сказал вместо приветствия пундит Кришна.

– И тебе мир, Кришна, – ответил старец, садясь на стул черного дерева, между тем как факиры сели около Берара.

Один за другим появились и остальные пундиты, каждый в сопровождении одного или двух факиров. Все они были более или менее в возрасте, одеты очень просто – видимо, они презирали роскошь, – и у всех на правом плече была «красная нить» – тоненький шелковый шнурок, знак браминской касты. Они уселись на черных стульях и образовали довольно величественную группу под председательством учителя Берара, пундита Кришны.

В этой группе, простота которой носила отпечаток чего-то царственно-внушительного, сразу бросалась в глаза одна особенность. Все эти люди имели между собой удивительное сходство, которое существует между членами одного семейства и которое еще усиливалось одинаковыми манерами, одними и теми же жестами, не принятыми у других людей. Однако в самой их внешности не было ничего бросающегося в глаза. Напротив, казалось, что все они покрыты паутиной или пылью какого-то сероватого оттенка, стушевавшими контуры и придававшими этим старцам вид добровольно потускневших теней. Наружность не имела никакого значения для этих людей, знаменитых уже по рождению и еще более знаменитых по своей учености, людей, которые могли бы, если захотели, пользоваться какими угодно почестями, богатством и всякими материальными благами.

Кто они? Откуда они появляются? Как они живут? Имена их едва ли известны даже самому узкому кругу лиц. Каждый из них есть Саньяси (отказавшийся от всего), Яти (победивший себя), Паривраджака (ведущий блуждающую жизнь). Народ испытывает к ним самое глубокое уважение, смешанное со смутным и таинственным ужасом. Правительство их не признает, но боится и ненавидит. Победители всегда питали инстинктивную ненависть к мыслителям. Впрочем, этих ученых мужей, врагов шума и роскоши, отличающихся строгими нравами и широкой терпимостью, отделяет целая пропасть от грубых, эгоистичных, чопорных, пресыщенных материальными благами и часто невежественных англичан. Тем не менее правительство королевы не старается извести их и строго следит за тем, чтоб они не были оскорбляемы, инстинктивно чувствуя, что они представляют собой силу, тем более ужасную, что она неясна и никому не известна, но что ее проявления могут быть очень страшны.