Эмма Выгодская - Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»)

— Погоди, жена, погоди! — отступал крестьянин. — Дай раньше оливки на рынок отвезти…

— Два реала! — кричала жена. — Разве это цена? Ты нас разоришь, Торувио!..

— Погоди, жена, дай их раньше собрать, оливки…

— По четыре надо брать, по четыре!..

— Молчи, Агеда, дай раньше посадить оливки, а там поговорим о цене…

— Браво! — зашумели зрители. — Браво! Браво!..

Крестьянин в куртке раскланялся и снял длинную бороду. Все увидели смуглое немолодое лицо и голый подбородок актёра.

— Да это Лопе!.. Браво, Лопе, браво!..

Орехи, цветы, апельсины полетели в актёра. Толпа хлопала и шумела.

Лопе де Руэда! Это он, Лопе, золотых дел мастер из Севильи, который бросил своё ремесло, чтобы сочинять комедии и интермедии и веселить народ на улицах и площадях. Браво, Лопе, браво!

Два дня, пока давались представления, пропадал Мигель на рыночной площади. На третий день он пошёл к актёрскому привалу, на пустырь.

Актёры уже собирались в путь. Два шута, Бенито и Пабло, уминали ногами в мешок несложные костюмы труппы. Третий взобрался на самый верх телеги и, скрестив ноги, обгладывал уже довольно чисто объеденную кость от бараньей ноги.

— Можно ли видеть дона Лопе? — спросил Мигель.

— А зачем тебе?

— Хочу просить, чтобы он взял меня в труппу, — смело сказал Мигель.

Бенито внимательно оглядел Мигеля и улыбнулся.

— Хозяин, к нам тут какой-то молодой идальго [1] Идальго — мелкий дворянин. просится! — крикнул Бенито.

Лопе де Руэда стоял пригнувшись у костра. Он обернулся, и Мигель в первый раз увидел близко его лицо.

Без грима и фальшивой бороды актёр казался старше и серьёзней. Мелкие морщинки бежали от его глаз к вискам и смешно собирались над переносицей.

— Ты хочешь поступить к нам в труппу? — строго спросил Лопе. — А что ты умеешь?

— Всё, что окажется нужным.

— Хорошо, прочти мне что-нибудь.

Мигель знал много отрывков из интермедий наизусть. Но сейчас от волнения он ничего не мог вспомнить и молчал, растерянно глядя на Лопе.

— Мы возьмём его на немые роли! — обрадовался Бенито.

— Что ты умеешь? Ходить на руках умеешь? — весело спросил Пабло и прошёлся по земле колесом.

— Я умею писать стихи, — сердито сказал Мигель.

— Стихи? — оживился Лопе. — Прочти нам стихи, это хорошо.

Мигель прочёл. Лопе задумался.

— Я никогда не умел так складно построить размер и рифму, — сказал Лопе. — Ты учился, это видно, и это нам нужно. То, что ты прочёл, можно бы прекрасно разыграть в виде сцены между пастухами и пастушками…

Лопе де Руэда помолчал. Морщинки разбежались от носа, лотом опять собрались.

— Можно будет взять тебя, — решительно сказал Лопе. — Только в телеге у нас места нет. Как тебя зовут?

— Мигель Сервантес, сын Родриго Сервантеса.

— Так вот, Мигель, поезжай с нами, но только сам найди, на чём тебе ехать.

— На осле! — пискнул Пабло.

— Я достану коня, — сказал Мигель, обращаясь к Лопе.

— Ого! — обрадовался Бенито. — Слышишь, Пабло? Да это настоящий дворянин, кабальеро. [2] Кабальеро — конный воин, рыцарь. Наденем ему настоящие доспехи! Шлем и латы!

— Оставьте его в покое! — сказал Лопе. — А ты, Мигель, помни: если хочешь ехать с нами, привыкай ко всему. Знай, что бродячему актёру часто приходится мёрзнуть без плаща, спать на сене, обедать на лошадиной попоне. Вино ему мерят драхмами, хлеб — унциями, а голод — четвертями. Мы выступаем завтра, в шесть утра. Подумай ещё раз, и если решишься, ищи нас завтра на восходе солнца за южными воротами, на втором повороте Толедской дороги. А теперь ступай, занимайся своими делами, а мы займёмся своими.

— Как сказать отцу? — Мигель долго ворочался без сна на постели. — Бедный отец! Придётся уйти, ничего не сказав.

Мигель вскочил. Кое-как одевшись, он тихонько прошёл в конюшню. Худой отцовский конь Лардо, точно понимая, посмотрел на него влажными глазами. Мигель осторожно вывел коня, вздрагивая от постукивания копыт по плитам двора. Так, неосёдланным, он провёл Пардо по сонным улицам до пустынного переулка за церковкой Санта-Крус, здесь наскоро оседлал его и, не оглядываясь, поскакал к Капуцинским воротам и дальше, за ворота, по Толедской дороге.

В это утро старый Родриго Сервантес долго натягивал вытертый камзол, оправлял пожелтевший от стирки сборчатый воротник. Он витиевато, крупными буквами, писал прошение ректору, отцу Онофрио.

В девять часов, не спрашивая о Мигеле, Родриго Сервантес надел плащ и степенным шагом направился в университет.