Бренкен сделал попытку облегчить бедняге агонию. Он расстегнул ему ворот и начал массировать область сердца. Несчастный облегченно вздохнул.
— Merci, — сказал он. Его стеклянные глаза неподвижно уставились на милосердного самаритянина. Он сделал попытку собраться с мыслями.
— Вся тюрьма, — прохрипел он, — переполнена. Врача нету. Все возвращенцы из Сибири… здесь задерживаются. Братец… mon Dieu, все кончено! Fini… — Последовало непечатное проклятие. — Эти собаки… шакалы… Сулковский… так точно, князь… Нашел кое-что… Ну… все кончено… становишься старым… Женщина… братец… Женщина ненасытна, как волк… Женщина жестока… как тигр… Выматывают твою бедную душу… и тогда… издыхай. Лу… да, и я знаю… я хочу свою долю, Лу… вообще… все чепуха…
Он неожиданно поднялся на нарах и снова неподвижно посмотрел на Бренкена. На его постаревшем лице мелькнуло сознание.
— Офицер?
Бренкен молча кивнул головой.
Умирающий рассмеялся жутким смехом.
— Хе, хе-хе… офицер… — Он сделал движение рукой, как бы показывая, как перерезают горло. — Все пропали, братец… И тогда, скажи сам… такой камень невозможно… миллионы, да. Кто заплатит миллионы за камень? Глупости говорю я. Только женщина в состоянии. Ах, братец! Я умираю…
Он снова упал. Бренкен со все возрастающим возбуждением прислушивался к его полубезумным словам.
О чем говорил этот человек?
Он снова принялся массировать сердце умирающего, который снова на несколько минут пришел в себя.
— Вы уже давно больны? — спросил он.
— Non! Был здоров, как бык, до вчерашнего дня. Никогда не был malade, monsieur! Jamais! Ехал с князем… в автомобиле… никакого представления о плане Лу. Это был план Лу… Может быть, и нет… Не знаю… Женщины, батюшка, похожи на гиен. Что же сделал Сулковский… Батюшка… Oh, mon Dieu!.. Привязал меня к своему автомобилю, велел мне лежать позади автомобиля… часы… целые часы… все больше… долго… бесконечно… день и ночь… я упал… Смерть… убийство. Fini. Оставь меня лежать спокойно!
Рот Бренкена вытянулся в одну узкую, резко очерченную линию.
— Князь Сулковский привязал тебя к своему автомобилю?
— Oui, monsieur! — Умирающий послал ему последний привет потухшими глазами, лежа, вытянувшись во весь рост.
— Почему же, говори! Ведь это же варварство! Это позор!
— Потому что… голубой камень… — Голубой камень… что за голубой камень? Дорогой бриллиант, не правда ли?
Бренкен стал трясти его. Но внезапно понял, что держит в руках умирающего, и ласково провел рукой по его лбу.
Несчастный долго и внимательно глядел на него. И в то время, когда предсмертный пот крупными каплями выступил у него на лбу, к нему еще раз вернулось сознание, и он сделал последнее усилие:
— Ты должен знать, товарищ, что Лу самая замечательная женщина между Парижем и Владивостоком. Я знаю женщин.
— Лу? Кто такая Лу?
— Лу де Ли, солистка императорского балета.
— Ага, я знаю…
— Я знаю женщин, товарищ… oh, mon ami… что за женщина! Князья и короли валялись у нее в ногах. Любовь? Любовь это ничего. Любовь чепуха. Но любовь Лу… Из-за Лу я проиграл, прокутил, растратил все свое состояние. Я был маркизом де… Но это к делу не относится. Из-за Лу я попал в легион, испанский легион в Африке… Я был пиратом в китайских водах… Владельцем кабачка в Аляске… oh, mon ami… все ради Лу. Я любил Лу, как…
Умирающий нервно сжал руками свою истерзанную грудь… Воздух с громким свистом вырвался из разбитой грудной клетки.
— Но голубой камень… послушайте, что все это имеет общего с голубым камнем? Я хочу больше знать!
Умирающий медленно впадал в агонию.
— Голубой камень! — еще раз крикнул Бренкен.
Словно повинуясь призыву издалека, бывший маркиз еще раз открыл глаза. Его лицо как-то странно преобразилось и сияло, как будто он был во власти какого-то светлого видения.
— Голубой камень… — пробормотал он. — Князь… Лу хотела иметь самое драгоценное, чем владеет Россия… compris, oui?
— Я правил автомобилем, знал… видел… но Сулковский не хотел сообщников… О-о-о-о, товарищ, молись за меня… L'amour, о la-la! L'amour…
Он неестественно широко растопырил ноги. Его суставы хрустнули, послышался последний вздох, грудь сжалась. Вольдемар фон Бренкен остался наедине с мертвецом.
В то время, как в его мозгу лихорадочно мелькали мысли и планы, он закрыл глаза бывшего маркиза, этого крестоносца любви, о котором он так мало знал и от которого он так много узнал в эти роковые минуты. Потом он исполнил последнюю волю бездомного бродяги и с чувством прочел "Отче наш" за упокой бедной души — тут же, на полусгнивших нарах.
Читать дальше