Владимир Пистоленко - Крылья беркута

Ирина весь день пробыла в церкви возле гроба отца. То и дело приходили какие-то люди, прощались с покойником, прикладывались к его лбу или руке, и не у одного из них видела Ирина на глазах слезы. Она понимала — это те, для которых ее отец был своим человеком, а может быть, и добрым гением.

Большинство же приходили из любопытства, быстрыми глазами шарили по катафалку, наспех крестились, что-то шептали друг другу и уходили, должно быть, для того, чтобы, очутившись за пределами церкви, посудачить о преставившемся в бозе.

К вечеру церковь стала пустеть. Вначале Ирину радовал людской поток: люди шли к отцу, значит, помнили его; возможно, среди них были и такие, что любили, уважали его. Но чем дольше тянулось время, тем больше Ирина ощущала неприязнь к посетителям, они, словно стена, отделяли ее от отца, а ей мучительно хотелось остаться с ним наедине, не быть мишенью для чужих любопытных глаз.

Наконец в церкви остались только Ирина да монахиня, монотонно читавшая псалтырь.

Дочитав псалом, монахиня подошла к свече у изголовья катафалка, не спеша сняла нагар. К ней приблизилась Ирина.

— Матушка, вы, наверное, устали?

Монахиня перекрестилась.

— Господь посылает мне, грешнице, силы и укрепляет слабый глас мой. Я привыкла.

Послышался бой часов, на колокольне пробило три.

— Ночь идет к концу, — снова заговорила монахиня. — Недолго осталось бодрствовать.

— А вы пошли бы отдохнули, — предложила Ирина.

— Не могу, — возразила монахиня. — Душа убиенного мятется, витает здесь и взывает, чтоб о ней молились.

— Я почитаю псалтырь, — предложила Ирина.

— У вас горе великое. Пускай мой глас идет ко господу и будет им услышан.

Монахиня еще что-то собиралась сказать, но тут заговорила Ирина:

— Я была плохой дочерью и много горя принесла ему... Он и погиб из-за меня...

— Дитя мое, если скорбит душа — поплачьте, — посоветовала монахиня.

— Не могу, нет слез... И прошу, оставьте нас. Хочу последний раз побыть с отцом наедине. Последний...

— Понимаю и сердцем и душою, — сказала монахиня, перекрестилась и ушла.

А Ирина подошла к отцу.

Он выглядел, как всегда, был как живой, и Ирине не верилось, что он мертв. Комок подступил к горлу, но плакать она не могла. И Ирина заговорила с ним, заговорила шепотом, не спеша, как бы боясь, что какое-то слово он не услышит и не поймет ее. Она знала: отец так хотел с ней поговорить... Не удалось. Ну, что ж, можно поговорить теперь... Правда, сейчас отец нем, ничего уже не помнит. А у Ирины в памяти вся ее жизнь. И во всей ее жизни, особенно в детстве, на первом месте он, отец. Сохранилось воспоминание, как когда-то он принес ей громадное яблоко и шутил, говоря, что принес его от зайца... А вот совсем ясно видятся мучительные дни и ночи, когда она болела корью. Все то время он не заснул ни на минуту, носил ее на руках и рассказывал сказку. Одну и ту же сказку, других не знал. Неумело, смешно рассказывал. Куда хуже, чем нянька, но Ирине казалось, что он рассказывал лучше всех на свете... И всегда вокруг отца были люди, много людей. А вот теперь никого не осталось. Хотя они и надоели за день, но оттого, что сейчас ни души, Ирине стало тягостно. Все бросили... И монахиня не пришла бы сюда на ночь, но ей платят... Двое их осталось, Стрюковых. А завтра она останется одна, совсем одна...

Ирина прижалась щекой к сложенным на груди рукам отца.

— Это я привезла твою смерть! Ты все прощал мне! И теперь простил бы... Но я сама себе не прощу, никогда, клянусь!.. И еще клянусь — отомщу убийце, отомщу! Прости меня... Я виновата перед тобой.

Задумавшись, Ирина посидела на ступеньке катафалка, потом подошла к аналою и словно застыла над раскрытой книгой. Она не заметила, как появился дед Трофим, и вздрогнула, услышав стук его деревянного костыля.

— А? Кто? — вскрикнула Ирина.

— Я это, сторож церковный.

— Зачем ты здесь? Иди... Вы все ненавидели его...

— Да бог с вами! Я часы отбивал, ну и зашел помолиться за Ивана Никитича.

— Уйди, уйди, пожалуйста! Оставь мне его.

Старик так же неслышно исчез во тьме, как и появился, но не ушел из церкви. Хотя Ирина накричала на него и приказала убраться прочь, ему все-таки показалось, что он не должен ночью оставлять женщину наедине с покойником. Он отошел к клиросу и сел на ступеньку.

Ирина стала негромко читать псалом.

Чуткое ухо Трофима уловило чьи-то осторожные шаги: кто-то вошел в церковь и, стараясь ступать бесшумно, направился туда, где стоял катафалк.

Ирина шагов не слышала, но ей показалось, что за ее спиной кто-то стоит. Оглянувшись, она увидела Обручева, отшатнулась и заслонила лицо руками, будто отгоняя страшное видение.