Николай Паниев: На грани жизни и смерти

Христо Балев вышел из ложи. Пчелинцев последовал за ним. Павел стоял в полутемном углу коридора и нервно курил. Балев подошел к нему, хлопнул по плечу, крепко пожал руку и похвалил:

— Молодец, Павлуша! Добре! Хорошо! Браво!

Пчелинцев принялся добродушно выговаривать Павлу:

— Ну и конспиратор! Поэт-подпольщик! И от кого скрывал? От своих товарищей!

Из зала послышались звуки музыки. Все трое бросились к дверям и, привстав на носки, через головы стоящих людей стали смотреть, как танцует Анна Гринина.

В это время к зданию театра подошла группа молодежи. То были студенты, курсистки... Они столпились у входных дверей и стали прислушиваться.

Одна из девушек испуганно сказала:

— Странная тишина. Выход Грининой без аплодисментов, без цветов. Кошмар!

— Миледи! Дело не в этом, а в том — перед кем выступает! — запальчиво воскликнул один из студентов, брезгливо скривив рот.

— Что же там происходит? Почему тихо? — В словах девушки в очках был испуг.

И тут из театра вырвался гром рукоплесканий. Аплодисменты перемежались восторженными криками.

Благодарные зрители неистово рукоплескали. Шквал аплодисментов утих, когда на сцену поднялись два друга — матрос и солдат. Но куда девалась вся смелость Василия Захарова и Тиграна Григоряна? Матрос, заметно смущаясь, произнес:

— Уважаемая землячка! Спасибо вам... согрели душу... Не обессудьте, мы от всего сердца...

Тигран торжественно протянул актрисе каравай черного хлеба, добавив:

— Хлеб. По-кавказски — ац, пури, чурек. Бери!

Тигран крепко нажал большим пальцем на хлеб, пробуя, очень ли черствый. Улыбаясь во весь рот, сказал:

— Крепкий, как Арарат. Но, душа любезный, с чаем будет хороший, как теплый-теплый кавказский хлеб. От всего сердца, душа любезный! На здоровье!

Растроганная балерина взяла каравай, прикоснулась к нему губами. Потом сделала шаг к матросу и солдату, смущенно топтавшимся на месте, расцеловала их. Кто-то в ложе, где сидели товарищи из Смольного, громко крикнул: «Вот как целуют революцию!»

В своей уборной балерина почувствовала, что силы покидают ее... Она тяжело опустилась в глубокое кресло, сильно сжала голову руками... Кто-то стучал в дверь. Может быть, даже сразу несколько человек...

— Я никого не могу принять... сейчас, — тихим голосом попросила Анна Орестовна свою верную гримершу Настю.

Настя направилась к двери с ключом, но после еще одного настойчивого стука в комнату вошли двое. Гринина узнала в одном из них веселого француза, который, конечно же, пользуясь знакомством с русской балериной, считал своим долгом выразить ей восхищение. Второго она видела впервые, но в том, что он тоже был иностранцем, не сомневалась. Не успел Бланше закончить просьбу о коротком интервью для него и коллеги из Болгарии, как вошел Леопольд, бросил на мужчин быстрый оценивающий взгляд, поторопил балерину:

— Вас ждет... толпа. Советую с черного хода. Там будут сани...

— Пойдемте, — балерина поднялась. — Я, право, устала, господа, — сказала она гостям.

— Болгарский журналист Христо Балев, — представил Бланше своего друга.

Гринина протянула руку.

— Господин болгарин, — улыбнулась она. — Мы, кажется, с вами соседи? Интервью можно и завтра, не так ли?

— Как вы пожелаете, госпожа Гринина, — сказал Балев. — Для летчика «завтра» надежда, для журналиста существует только «сегодня».

— Закон пишущих, мадам, — не замедлил подтвердить это француз.

Леопольд уже стоял у выхода, нетерпеливо поглядывая на Гринину.

— Надеюсь, что сани не умчатся без нас, — произнесла с улыбкой балерина. — Что ж, господа, я буду кратка. Сегодня я... на стороне революции. Навсегда. Этого вам достаточно, господа?

— Слова, достойные великой женщины! — воскликнул Бланше. — Русской женщины и балерины!

Настя помогла накинуть на плечи Анны Орестовны тяжелую доху.

— Благодарю вас. Передадим ваши слова в Болгарию! — взволнованно, произнес Балев и низко поклонился балерине.

Театральный подъезд был запружен вооруженными людьми. Анна Гринина с трудом пробиралась к извозчичьим саням. Возле саней балерину окружили студенты и курсистки, протягивая ей крохотные букетики цветов. Леопольд, ни на кого не глядя, с высокомерным видом подошел к Анне, подчеркнуто вежливо помог ей сесть в сани, потом уселся сам и, бросив презрительный взгляд на толпу матросов и солдат, сердито крикнул извозчику:

— Трогай!