Николь Галланд - Трон императора - История Четвертого крестового похода

Когда знаешь, что наступает твоя последняя секунда, то время замедляет ход и чувства обостряются. За одно мгновение я воспринял больше, чем за несколько лет жизни: ощутил плетеные циновки под ступнями, разглядел яркий сложный декор на стенах шатра, почуял аромат розовой воды, смешанный с неистребимой затхлостью, отметил аристократизм красивого лица военачальника и приятные черты молодого человека, собравшегося проткнуть меня насквозь. Он был вооружен и мечом, и кинжалом, так что я гадал, каким оружием он воспользуется.

А еще за то короткое мгновение я понял, что прервал важный разговор. Хотя, когда я ворвался в шатер, рыцарь стоял на коленях, между ним и его господином чувствовались свойские отношения, словно они приходились друг другу родней. Как ни странно, но военачальник воспринял мое вторжение с облегчением, пока я не занес над головой свое оружие и не кинулся на него.

Несмотря на свое массивное телосложение, юноша отреагировал быстро, но все-таки я оказался гораздо проворнее и понял, что могу случайно убить его хозяина. Тот съежился, но даже не попытался защититься, целиком полагаясь на своего рыцаря. Я же совершенно ему не доверял, а потому слегка вильнул и отступил немного, так что крючок на конце пики не задел черепа вельможи и лишь костяшки моих пальцев скользнули по его лысой голове. В эту секунду рыцарь схватил меня, зажал горло огромной левой ручищей, а правой приставил к моей печени кинжал. Ну вот и все: со мной наконец будет покончено, несмотря ни на что. Внезапно на меня нахлынула эйфория, и я невольно улыбнулся рыцарю — моему палачу, моему освободителю. От его шевелюры и бороды лицо казалось золотистым. Я сразу полюбил его больше жизни.

Наши взгляды встретились. Он приподнял меня над землей, по-прежнему сжимая горло, нож был приставлен к моему брюху, и я ждал, что сейчас он вонзит его.

Ничего подобного.

Юноша отвел кинжал и с силой швырнул меня на циновки, где я чуть не подавился соломой.

Что-то пошло не так: я был все еще жив.

Рыцарь что-то буркнул своему хозяину, тот что-то ответил. Последовал короткий разговор, из которого по сию пору не помню ни слова. Я продолжал прислушиваться, так и не придя в себя, и постепенно узнал ломбардский диалект, хорошо мне знакомый, хотя в ту минуту они могли бы с тем же успехом говорить на моем родном языке, который все равно казался бы мне тарабарщиной. С меня словно содрали шкуру: в голове стоял туман, мысли путались.

К тому времени, когда я с ужасом осознал, что не только не мертв, а совсем наоборот, жив и здоров, молодой рыцарь вновь обратил на меня свое внимание.

— Ты не убийца, — заявил он. — Ты самоубийца. Самоубийство — грех, и, клянусь святым Иоанном, я тебе в этом не помощник.

Я глупо вытаращился на него.

— Безмозглый осел, я только что пытался убить твоего хозяина и снова это сделаю!

Я с трудом поднялся, пошатываясь, подавляя в себе желание раскричаться, истерически расхохотаться. Занес дрожащей рукой пику, решив что на этот раз не дам маху и докажу шлюшьему выродку, что не шучу. У него не будет другого выхода, как сразить меня наповал.

Но время словно повернуло вспять. Рыцарь вновь схватил меня — теперь оба его огромных кулачища сомкнулись на моей правой руке — и без усилия отшвырнул. Не успел я удариться об пол, как моя пика была уже у него в руке. Юноша отбросил ее в сторону.

— Ты попятился, — заявил он. — Мы оба это видели. Ты специально это сделал, чтобы не поранить его светлость маркиза. Ты подстрекаешь меня убить тебя, но я не стану этого делать. И другие не станут.

Он крикнул, повернувшись к выходу: «Ричард!» — и на зов явился миловидный юноша с бесцветным пушком на щеках. Рыцарь отдал ему приказ, и Ричард, подойдя ко мне, деловито начал вязать мне руки спереди.

— Что ты делаешь? — ужаснулся я.

— Теперь ты мой пленник, — сообщил рыцарь так, словно мне крупно повезло. — И никаких глупостей я не потерплю.

Он перестал мне нравиться, но, непонятно почему, на его лице по-прежнему играли золотистые блики, словно это был его природный дар.

— Я злодей, — вырвался у меня протест. — Казни меня, идиот, окажи услугу миру.

Он неодобрительно поморщился и покачал головой. А потом сказал, словно любящий старший брат, пытающийся вразумить младшего:

— Судя по всему, ты грешник, а вовсе не злодей. Удел грешника — каяться.

Не может быть, чтобы все это происходило со мной наяву.

— Ты хочешь услышать мое покаяние? — слабеющим голосом промямлил я.