Виктор Егоров - Конец – молчание

Хозяин сначала прислушивался: интересно, что общего у болгарина и власовского офицера? Только то, что оба служат фюреру? А потом, убедившись, что разговор, который легко было контролировать, так как велся он, естественно, на немецком, вполне безобидный, бдительный кабатчик переключился на других посетителей.

Вот тогда-то Дима сумел передать Горину крошечный клочок папиросной бумаги – «привет» Центру от Шварца, Фохта, Иорданова – и договориться кое о чем на будущее…

Идя на эту встречу, Сергей Васильевич волновался больше обычного: каким он найдет Варгасова, сумел ли тот взять себя в рук после всего, что узнал о Максиме Фридриховиче?

О том, что Кесслер погиб, Диме сказал Шварц, которому, крайне сложными путями, удалось все узнать. Но, как это случилось, Дима не знал.

А Горин знал, и даже сделал попытку скрыть от Варгасова подробности: зачем человека лишний раз травмировать? Но Дима не отставал от Сергея Васильевича. Тому не оставалось ничего другого, как рассказать все, что знал.

…С Максимом Фридриховичем возились довольно долго: вкрадчиво расспрашивали, дружески уговаривали, давали подумать и взвесить. Но тот стоял на своем: ничего не знаю, никого не знаю… А потом, когда у Лоллинга лопнуло терпение и он сделал знак своему помощнику, тот ударил Кесслера. В ту же секунду Максим Фридрихович умер от разрыва сердца.

Хорошо, что был вечер, что они шли с Димой по темному Тиргартену, по «Аллее кукол», как прозвали берлинские остряки «Аллею побед», что свидетелями Диминого горя были лишь полководцы да князья, курфюрсты да императоры, взгромоздившиеся на пьедесталы и каменно молчавшие…

Сергея Васильевича Варгасов не стеснялся. Он сдирал кулаками слезы с лица и все время повторял одно и то же: «Я знал… Я это знал! Знал, что именно так будет…»

– «Зе рест – из сайленс…»

– Что? – не понял Дима: он был сам не свой.

– Это последние слова Гамлета: «Конец – молчание…» Или: «Дальнейшее – молчание…», что точнее. Но суть – одна!

Как больно было Сергею Васильевичу признаться, что Кесслеру ничем нельзя было помочь. Нелепое стечение обстоятельств! Того, кто мог бы что-то сделать, не оказалось на месте…

Варгасов не удивился, не спросил, что это за человек, почему так вышло… Прекрасно понимал, что не один работает в Берлине. И раз Сергей Васильевич не сводит их, значит, так надо. Но очень уж было горько за Максима Фридриховича! Не выручила его на этот раз волшебная птица Симорг… И закурить напоследок не дали, сволочи!

Сегодня Варгасов – спокойный, донельзя аккуратный…

Значит, можно будет кое-что поручить его группе… Пусть проверят и по своим линиям… А то Горин уже две недели в Берлине, но особых новостей у него пока нет. Стоило ли так рисковать? А риск был немалый.

…С документами Василия Кондрашова, власовского офицера (тот попал в советский плен), Горина сбросили с парашютом неподалеку от Берлина.

При приземлении он здорово подвернул ногу. Это было совсем некстати, потому что требовалось действовать четко и быстро: быстро зарыть парашют, быстро покинуть реденькую рощицу, в которой он очутился… Но с ногой, распухающей на глазах, не очень-то ловко все выходило. А рядом шоссе, по которому без конца сновал самый различный транспорт…

Только Горин высунулся на него, чтобы попросить подвезти, как тотчас юркнул назад: какой-то офицер, не выходя из своей машины, распекал двух мотоциклистов.

– Прохлаждаетесь, дьявол вас возьми! – разорялся офицер. – У немецких солдат земля горит под ногами, а они тут бездельничают! На фронт захотелось? Или в кацет?

Мотоциклистам не хотелось ни в бой, ни в концлагерь, поэтому их как ветром сдуло.

Горин добрался до Берлина довольно скоро: помогала форма власовского офицера и, как ни странно, больная нога – все думали, что человек только с передовой.

Василий Кондрашов, с которым Горина познакомили перед переброской, действительно был на передовой и служил вместе со своим двоюродным братом, неким Алексеевым, командиром одного из власовских батальонов.

Когда их окружили и надежды прорваться уже не оставалось, тот вызвал к себе Кондрашова и передал ему «батальонную кассу». «Хоть ты уцелеешь… – сказал Алексеев брату. – Мне все равно конец: если брошу людей – немцы прикончат, если не брошу – большевики»…

Слегка прихрамывая и опираясь на массивную, с удобной ручкой палку, которой он разжился по дороге, Сергей Васильевич довольно спокойно входил во власовский штаб. Кондрашова здесь, как ему было известно, никто не знал, зато в бумажнике лежала прощальная записка, написанная Алексеевым полковнику Федосову, с которым тот был знаком и которого просил позаботиться о брате.