Николай Вирта - Кольцо Луизы

— Однако словами и речами, — сказал фюрер, — мы этого не добьемся. Бронированный кулак нации — армия. Вот козырь, который мы должны выложить в Женеве. Стало быть, первоочередная задача — это создание вермахта, могучего средства внешнеполитической борьбы и в деле упрочения власти национал-социалистской партии в Германии.

…Ставя на повестку дня всеобщую воинскую повинность, — сказал потом Гитлер, — национал-социалистская абсолютная и авторитарная власть возьмет на себя заботу о надлежащем воспитании молодежи, напрочь искореняя из ее сознания лживый демократизм, ядовитый пацифизм и, главное, идеи большевизма, к сожалению, еще властвующие в рядах рабочего класса Германии.

Потом он заговорил об экономике, вооружении и так далее.

Генералы остались явно довольными, хотя внешне ничем не выдавали тех бурных чувств, которые владели ими. А они были для них закономерными: армия снова выходила на арену борьбы за величие Германии, за нацию, за германизацию Востока.

Когда Гитлер ушел, начался сдержанный обмен мнениями.

Кто-то сказал:

— В конечном счете, он хочет военными акциями разрешить социальные проблемы, чего не сумели сделать его предшественники. Брюннинг? Кто знал его? Кто доверял ему? А Гитлер завоевал доверие трети народа. Какими способами — это другой вопрос. Еще одну треть к нему привел Гинденбург, вступив с ним в союз…

— Ну, мы приняли его вполне достойно, — заявил Хаммерштейн.

— Да ведь не мы нуждаемся в нем, а он в нас, — вставил кто-то под общий смех. — Пока он должен делить власть с националистами. Он всего лишь уполномоченный Гинденбурга, не больше.

— И очень хорошо, что мы встретили его не как вождя, уже увенчанного победами. До этого ему еще далеко, — заметил генерал Клейст, командовавший тогда восьмым корпусом рейхсвера, дислоцированным в Бреслау.

— Господа, — сказал в заключение Хаммерштейн. — Он нуждается в нас, это ясно. Что до меня, я готов служить ему, если все, что он говорил об армии и его целях, не пропаганда, а живое дело.

Все согласились с ним. В конечном счете, Гитлер повторил затаенные мысли генералитета рейхсвера. Нам, разумеется, неизвестно, о чем размышлял Гитлер, покинув квартиру Хаммерштейна. Прежде всего, думается, он был очень зол на начальника Управления сухопутных сил рейхсвера за то, что тот разрешил своим генералам и офицерам разглядывать его, словно музейный экспонат, тем самым целый час продержав его на раскаленной сковороде. Вряд ли ему понравилась и генеральская надменность Хаммерштейна. И вот следствие: Хаммерштейн снят. Начальником Управления сухопутных армий стал монархист генерал Вернер фон Фрич.

Несколько дней спустя, это нам сообщил Тиссен, Геринг пригласил к себе домой Крупна, Феглера (директора Стального треста), Винтерфельдта (электроконцерн «Симменс»), Яльмара Шахта (директора Рейхсбанка) и еще двадцать магнатов. Этим генералам и маршалам экономики Гитлер слово в слово повторил то, что говорил на квартире Хаммерштейна генералам пехоты, кавалерии и артиллерии. Промышленники поручили Шахту положить в кассу нацистов три миллиона марок.

Кризис лишь слабым ветерком прошелестел над крышей фирмы. Словно кем-то предупрежденный, Петер Клеменс вовремя ликвидировал ценные государственные бумаги, учел векселя и продал акции впоследствии разорившихся предприятий, потерпев на этих операциях незначительные убытки, восполненные операциями другого рода. Многочисленные родовитые семьи, опасаясь революции, несли драгоценности в сейф Клеменса: о фирме, устоявшей перед натиском свирепствовавшего смерча, создалась легенда как о чем-то незыблемом.

В числе вкладчиков Клеменса оказалась фрау Гертруда фон Корф унд цу Лидеман.

Происхождение самой фрау было сомнительно, зато родословная ее супруга восходила к временам первых германских императоров. Это был род наследственных вояк, правда, ничем особенно себя не проявивших, но преданных престолу. Иоганн фон Корф унд цу Лидеман был военным атташе в какой-то балканской стране, там он и умер от кровоизлияния в мозг. Супруге, как утверждали, он оставил сильно пошатнувшееся состояние: расточительство фон Лидемана и его мотовство вошли в поговорку.

Фрау Лидеман — свет отметил это не без злорадства — как-то слишком поспешно сняла траур и вернулась в общество такой веселой и общительной, какой ее никогда не видели при жизни мужа.