Альфред Мейсон - Четыре пера

Дюрранс потер глаза и всмотрелся еще раз. Но из-за ветра огонек в фонаре мерцал, да и дождь мешал разглядеть причал. Дюрранс был уверен лишь в том, что там стоит человек, но в свете фонаря лицо было смутно различимо. Ему мерещится, сказал он себе. Скорее всего, сейчас Гарри Фивершем под ясным небом садов Донегола слушает игру Этни на скрипке. Но когда Дюрранс уже отворачивался от фальшборта, ветер стих, фонари на пирсе загорелись ярко и ровно, и лицо в тени осветилось и стало четко видно. Дюрранс перегнулся через борт корабля.

— Гарри! — удивленно крикнул он.

Но фигура под фонарем не пошевелилась. Ветер все так же трепал огонь, лопасти винта вспенили воду, и почтовый пароход отошел от причала. Это видение, повторил он. Совпадение. Незнакомец, похожий на Гарри Фивершема. Он просто не мог быть Фивершемом: лицо, которое на мгновение ясно разглядел Дюрранс, было изможденным и тоскливым. Лицо, отмеченное печатью страданий, лицо человека, отринутого своими товарищами.

Всю неделю Дюрранс был очень занят и начисто забыл о той телеграмме и беспокойстве, вызванном ее прочтением. Более того, его газеты тоже остались лежать нетронутыми. Тем не менее, его друг Гарри Фивершем приходил его проводить.

Вечером после прогулки с Дюррансом в Роу Фивершем отправился в Дублин. В следующий полдень он пересек Лох-Суилли на грузовом пароходике, раз в неделю пыхтевшем вверх по реке Леннон до Рамелтона. На причале его ждала Этни в своей двуколке. Она протянула ему руку и одарила дружеской улыбкой.

— Ты удивлен, — сказала она, заметив выражение его лица.

— Как и всегда. Ведь ты всегда превосходишь мои ожидания, — ответил он, и дружеская улыбка на ее лице превратилась в нечто большее.

— Я поеду медленно, — сказала она, когда загрузили его багаж. — Я специально не взяла грума. Завтра будут гости, и у нас есть только сегодня.

Она проехала по широкой дамбе и свернула на узкую, круто поднимавшуюся вверх улицу. Фивершем молча сидел рядом. Он впервые был в Рамелтоне и смотрел по сторонам с большим любопытством, и едва ли не с гордостью хозяина отмечая темную зелень высоких деревьев на другом берегу реки, шум поющей на отмелях воды и сонную тишину городка, поскольку здесь жила Этни и все это составляло неотъемлемую часть ее жизни.

В то время ей был двадцать один год — высокая, сильная и стройная, с широкими, под стать росту, плечами. Ничего похожего на те пышные формы, которые так ценили наши прабабушки, но и недостатка женственности она не испытывала, а двигалась с легкостью лани. Темно-каштановые волосы она собирала в узел у шеи, на ее щеках всегда горел румянец, а ясные серые глаза с подкупающей открытостью смотрели на собеседника. Характер вполне соответствовал внешности.

Она была честной и простой девушкой, такая простота предполагает мягкость и исключает жестокость. В Рамелтоне до сих пор рассказывали о ее смелости, и Фивершем всегда вспоминал этот случай с восхищением. Она остановилась у дома на крутом холме, спускающемся к реке, и лошадь ее двуколки испугалась лязга ведра и встала на дыбы. В это мгновение Этни не держала вожжи, и они соскользнули на землю, прежде чем она успела их схватить. Она осталась совершенно беспомощной, а лошадь несла двуколку к повороту дороги у моста. Этни справилась с этим совершенно хладнокровно.

Когда двуколка накренилась на склоне, она перебралась вперед и, балансируя на оглоблях, дотянулась до упряжи на шее лошади и остановила экипаж за десять ярдов до поворота.

Правда, и у Этни имелись недостатки, хотя Фивершем пока об этом не знал.

В первую половину поездки Этни почти все время молчала так же, как ее спутник, а если говорила, то с отсутствующим видом, будто мысли ее были заняты чем-то более важным. И только выехав из города на прямую дорогу на Леттеркенни, она резко повернулась к Фивершему и заговорила:

— Сегодня утром я увидела, что твой полк переводят из Индии в Египет. Ты мог бы отправиться с ними, если бы не я. У тебя была бы возможность отличиться. Я встала у тебя на пути, и очень сожалею. Конечно, ты не мог знать, что полк переведут, но я понимаю, как тебе тяжело оставаться. Я виню себя.

Фивершем некоторое время молча смотрел перед собой, затем неожиданно хриплым голосом сказал:

— Не стоит.

— Но что я могу поделать? Я виню себя еще больше, — продолжила она, — из-за того, что смотрю на вещи не так, как другие женщины. Например, если бы ты поехал в Египет и случилось худшее, я бы чувствовала себя очень одинокой, но совершенно точно знала бы, что, когда моя жизнь закончится, мы увидимся снова.