Альфред Мейсон - Четыре пера

В это же время Дюрранс в одиночестве возвращался к себе, вспоминая, как два года назад по какой-то странной прихоти старого Дермода Юстаса против своей воли оказался в доме на реке Леннон в Донеголе, и, к своему удивлению, познакомился с его дочерью Этни. Она удивляла всех, кто знал ее отца. Дюрранс провел в доме ночь, и тем вечером Этни играла на скрипке, по обыкновению сидя спиной к слушателям, чтобы они ни взглядом, ни жестом не нарушали ее концентрацию. Мелодии, которые она играла, сейчас звенели у него в ушах. У девушки был талант к музыке, и струны ее скрипки говорили по велению смычка. Особенно ему запомнилась одна увертюра — увертюра Мелузины, звучавшая как плач волны.

Дюрранс зачарованно слушал, скрипка поведала ему столь о многом, о том, чего девушка знать не могла. О долгих опасных путешествиях и лицах незнакомых стран, о серебристой лунной дорожке в море, о манящих голосах из сердца пустыни. Музыка приобрела глубокий и загадочный тон. Она говорила о недосягаемом счастье и о бездне горя, и всё это — с благородством и пониманием их величия; о невысказанных стремлениях, для которых не подобрать слова, но без единой жалобы. Так показалось в тот вечер Дюррансу, хотя Этни на него не смотрела. Так ему казалось и сейчас, когда он точно знал — она больше на него никогда не посмотрит. После ее игры у Дюрранса возникла болезненная мысль, которую он никак не мог сформулировать. Настоящая музыка не лжет.

Поэтому, когда следующим утром он въехал в Роу, его голубые глаза на загорелом лице смотрели на мир с прежним дружелюбием. В девять тридцать он ждал у кустов сирени и ракитника на краю пляжа, но Гарри Фивершем не появился, как и в следующие три недели. Со времен окончания Оксфорда они неизменно встречались на этом месте в это время, когда обоим случалось быть в городе, и озадаченный Дюрранс решил, что друга он тоже потерял.

Тем временем слухи о войне переросли в уверенность, и когда Фивершем наконец объявился, у Дюрранса имелись новости.

— Говорил же: может, удача мне улыбнется. Так и есть. Я отправляюсь в Египет с личным составом генерала Грэма. Поговаривают, что потом мы отплываем в Суакин через Красное море.

Восторг в его голосе зажег в глазах Фивершема зависть. Дюррансу казалось странным, что Гарри может завидовать ему, странным, но в то же время приятным. Но он истолковал эту зависть на свой лад.

— Жаль, — сочувственно сказал он, — что твой полк должен остаться.

Фивершем молча ехал рядом с другом. Когда они оказались у скамеек, стоявших в тени деревьев, он наконец произнес:

— Этого следовало ожидать. В тот день, когда вы обедали у меня, я подал в отставку.

— В тот вечер? — спросил Дюрранс, повернувшись в седле, — После нашего ухода?

— Да, — ответил Фивершем, размышляя, было ли это уточнение сделано намеренно. Но Дюрранс молча ехал дальше. И снова Гарри Фивершему почудился упрек в молчании, и снова он ошибся. Дюрранс засмеялся и заговорил неожиданно сердечно.

— Я помню. Ты все нам тогда объяснил. Но я все равно не перестану сожалеть, что мы не можем поехать вместе. Когда ты уезжаешь в Ирландию?

— Сегодня вечером.

— Так скоро?

Они повернули лошадей и поехали по аллее на запад. Утро было еще прохладным, липы и каштаны не потеряли свежесть молодой зелени, и поскольку май в этом году выдался поздний, цветы еще белели снежными шапками на ветках деревьев и краснели в темно-зеленых кустах рододендрона. Парк мерцал в солнечной дымке, и отдаленный гул улиц казался шумом волн.

— Давненько мы не купались в Сэндфордской запруде, — сказал Дюрранс.

— И не мерзли в заснеженных горных оврагах на Пасху, — подхватил Фивершем.

Им обоим казалось, что сегодня завершилась очередная глава книги под названием «жизнь» — глава, читать которую было приятно, и потому, не зная, окажется ли следующая за ней столь же многообещающей, они не торопились переворачивать последнюю страницу.

— Когда вернешься, ты должен пожить у нас, Джек, — сказал Фивершем.

Дюрранс сумел не вздрогнуть от этого предвкушающего «у нас». Если его левая рука и сжала поводья, друг не мог этого заметить.

— Если вернусь, — сказал Дюрранс. — Ты знаешь мое кредо, я никогда не сожалею о погибших на службе и сам хотел бы умереть в бою.

Простое кредо, соответствующее простоте человека, его сформулировавшего: достойная смерть стоит многих лет жизни. Он сказал это безо всякой меланхолии и не имея никаких предчувствий. Но все же он боялся, что друг неверно истолкует его слова, и быстро взглянул на Гарри, снова увидев в глазах Фивершема лишь ту странную зависть.