— Давно пора, монсеньер, — сказал Жозеф, которого при этом разговоре пробирала невольная дрожь. — Известно ли вам, что от Перпиньяна до Нарбонна рукой подать? Известно ли вам, что ваши войска в перпиньянском лагере слабы и ненадежны, хотя здесь вас и охраняет сильная армия? К тому же молодое дворянство сильно возбуждено против вас, а на короля нельзя положиться.
Кардинал взглянул на стенные часы.
— Еще нет половины девятого, Жозеф, я же говорил вам, что займусь всем этим не раньше девяти. А пока что дела правосудия должны идти своим чередом; поэтому запишите то, что я вам продиктую, ибо память у меня превосходная. Как это явствует из моих заметок, в живых остались еще четверо судей Урбена Грандье; этот Грандье был поистине гениальным человеком, — злорадно добавил он; Жозеф закусил губу. — Все остальные судьи плачевно окончили свои дни; остается Умэн, который будет повешен как контрабандист: о нем беспокоиться нечего; но гнусный Лактанс, а также священники Барре и Миньон благоденствуют и поныне. Возьмите перо и пишите послание епископу города Пуатье:
Монсеньер,
По повелению его величества, отцов Барре и Миньона надлежит лишить приходов и без промедления отправить в Лион, так же как капуцина, отца Лактанса, дабы они предстали там перед особым трибуналом по обвинению в преступных замыслах, направленных против государства.
Жозеф писал с тем же хладнокровием, с каким турок обезглавливает человека по знаку своего повелителя. Кардинал сказал, подписывая письмо:
— Я уведомлю вас, каким путем они должны исчезнуть; ибо весьма важно уничтожить все следы этого давнего процесса. Провидение сослужило мне хорошую службу, погубив почти всех судей Урбена Грандье; я заканчиваю начатое им дело. Вот и все, что узнают об этом грядущие поколения.
Вслед за этими словами он медленно прочел капуцину отрывок из своих Мемуаров, в котором говорилось об одержимости и колдовских чарах Урбена Грандье.
Во время чтения Жозеф невольно посматривал на часы.
— Тебе не терпится перейти к господину обер-шталмейстеру? — спросил наконец кардинал. — Хорошо, займемся им, чтобы доставить тебе удовольствие. Ты полагаешь, значит, что у меня нет причин для успокоения? Ты полагаешь, что при моем попустительстве заговорщики зашли слишком далеко? Нет. И вот бумажки, которые разуверят тебя, если ты с ними ознакомишься. Прежде всего в этом деревянном футляре спрятан договор с Испанией, захваченный у Олорона. Я очень доволен Лобардемоном: он ловкий человек!
В глазах Жозефа, затененных густыми, нависшими бровями, мелькнуло выражение жгучей ревности.
— Вашему высокопреосвященству неизвестно, у кого именно он отнял договор; правда, он предоставил этому человеку погибнуть и жаловаться нам не на что; и все же тот был агентом заговорщиков и собственным его сыном.
— Вы правду говорите? — строго спросил кардинал. — Впрочем, вы не посмели бы мне лгать. Как вы узнали об этом?
— От сопровождавших его людей, монсеньер; они готовы свидетельствовать на суде, а вот их показания.
Кардинал внимательно просмотрел вновь полученные бумаги.
— В таком случае, мы поручим ему судить наших заговорщиков, а затем вы сделаете с ним все, что пожелаете: я отдаю его в ваши руки.
Обрадованный Жозеф продолжал свои важные разоблачения.
— Неужели ваше высокопреосвященство собирается судить людей, еще не сложивших оружие? — спросил он под конец.
— Не сложивших оружие? Прочти это письмо его высочества к Шавиньи: он взывает о милости, с него довольно. Он даже не посмел писать мне, а обратился с униженной мольбой к одному из моих приближенных. [43] Подлинные письма его высочества герцога Орлеанского и кардинала Ришелье: Господину Де Шавиньи. Милостивый государь мой. Хотя я и полагаю, что вы недовольны мною и имеете на то достаточное основание, но со всем тем, прошу вас способствовать примирению моему с его высокопреосвященством, вняв гласу своего истинного расположении ко мне, которое, смею надеяться, одержит вверх над вашим гневом. Вам известно, как мне надобно поступить, чтобы вы выручили меня из беды, в коей я нахожусь. Вы уже дважды ходатайствовали обо мне перед его высокопреосвященством. Клянусь вам, что обращаюсь к вам с такой просьбой в последний раз. Гастон Орлеанский
Но на следующий день он приободрился и направил второе письмо лично мне [44] Его высокопреосвященству господину кардиналу-герцогу. Любезный брат мой, Неблагодарный господин де Сан-Map — самый преступный человек ца свете, ибо он прогневил вас: милости, коими он пользовался со стороны его величества, неизменно настораживали меня против человека сего и его козней; но к вам. любезный брат мой, я питаю и всегда буду питать глубочайшую любовь и почтение… Я терзаюсь раскаянием, ибо опять нарушил верность, коей я обязан королю, моему повелителю, и призываю бога в свидетели, что до конца дней моих пребуду преданнейшим вашим другом с той же искренностью, с каковою имен» честь быть. любезный брат мой, Вашим любящим братом, Гастон.
, а третье — его величеству.
Читать дальше