Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

Лобардемон задумался взглянул на своих людей, которые теснились вокруг с ружьями наперевес, и, сделав им знак отойти, ответил очень тихо:

— Отдай мне договор и пройдешь.

— Он здесь, у меня за поясом; посмей только протянуть руку, и я громко назову тебя отцом. Что скажет твой хозяин?

— Дай сюда договор, и я прощу тебе, что ты родился.

— Пропусти меня, и я прощу тебе, что ты меня родил.

— Ты все тот же, разбойник?

— Да, убийца!

— Какое тебе дело до мальчишки-заговорщика? — спросил судья.

— Какое тебе дело до царствующего старика? — возразил капитан.

— Дай мне бумагу, я поклялся, что добуду ее.

— Оставь мне бумагу, я дал клятву, что пронесу ее.

— Чего стоит твоя клятва и твой бог? — продолжал Лобардемон.

— А ты чему поклоняешься? — спросил Жак. — Не раскаленному ли докрасна распятию?

Но тут, хохоча и пошатываясь, между ними встал Умэн.

Уж больно вы долго объясняетесь, при… ятель! — сказал он, хлопнув судью по плечу. — Вы с ним знакомы? Он… славный малый.

— Знаком? Нет! — вскричал Лобардемон. — В жизни его не видал.

В эту минуту Жак, воспользовавшись, как прикрытием, фигурой Умэна и теснотой каморки, изо всех сил уперся о тонкую дощатую стену, ударом каблука вышиб две доски и выскочил наружу в образовавшуюся пробоину. Хижина дрогнула до самого основания, ветер вихрем ворвался внутрь.

— Эй, эй, черт бы тебя побрал! Куда ты? — закричал контрабандист. — Ты сломал мою хижину, да еще со стороны потока.

Все осторожно приблизились к стене, оторвали оставшиеся доски и нагнулись над бездной. Диковинная картина представилась их глазам: гроза достигла полной силы, и это была гроза в Пиренеях; гигантские молнии вспыхивали повсюду, сменяя друг друга с такой быстротой, что казались неподвижными, как бы застывшими; сверкающий небосвод порой неожиданно гас, затем вновь загорался ослепительным светом. Не пламя было чуждо этой ночи, а темнота. И мнилось, что в извечно сияющем небе наступают мгновенные затмения: столь продолжительны были молнии и столь коротки промежутки между ними. Остроконечные вершины и заснеженные утесы выступали мраморными глыбами на этом красном фоне, похожем на раскаленный медный купол, являя зрелище извержения вулкана среди зимы; водные струи уподоблялись огненным фонтанам, а снега сползали вниз, точно ослепительно белая лава.

Среди этих пришедших в движение громад барахтался человек и с каждой минутой все глубже уходил в клокочущий водоворот; его ноги уже погрузились до колен; он тщетно цеплялся за огромную пирамидальную льдину, сверкающую, как кристалл при свете молний; льдина эта подтаивала у основания и медленно скользила по склону. Под снежным покровом слышался грохот гранитных глыб, которые, сталкиваясь, падали в бездонную пропасть. Однако человека еще можно было спасти: от Лобардемона его отделяло расстояние не более четырех футов.

— Помоги! Я гибну! — крикнул он. — Протяни мне что-нибудь и получишь договор.

— Дай мне его, и я протяну тебе мушкет, — сказал судья.

— Бери, раз сам дьявол за Ришелье! — ответил капитан.

И, отпустив одной рукой шаткую опору, он бросил в хижину деревянный футляр. Лобардемон тут же повернулся к нему спиной и набросился на договор, как волк, который кидается на добычу. Жак тщетно протягивал руку; видно было, что он медленно скользит вниз и бесшумно погружается в снежную бездну вместе с огромной тающей льдиной, которая наваливается на него своей тяжестью.

— Негодяй, ты обманул меня! — крикнул он. — Но не ты взял у меня договор… я сам отдал его… слышишь… отец!

Он исчез под толстым слоем снега; видна была лишь ослепительно белая пелена, пронизанная затухающими молниями; до слуха доносились только раскаты грома и рев воды, бьющейся о скалы, ибо люди, которые толпились в полуразрушенной хижине. возле трупа и злодея отца, молчали, застыв от ужаса и опасаясь, как бы бог не испепелил их в гневе своем.

Кто из нас не любовался облаками, плывущими по небу? Кто не завидовал свободе их странствия в эфире, когда, подгоняемые ветрами и озаренные солнцем, они плавно движутся, как вереницы темных кораблей с золоченым носом, или, разделившись на легкие отряды, быстро скользят вперед, то стройные и проворные, как перелетные птицы, то прозрачные, как крупные опалы, выпавшие из небесной сокровищницы, то ослепительно белые, как хлопья снега, уносимые на крыльях ветра? Человек — медленно бредущий путник, и он завидует скорости небесных странников, которых все же опережает его воображение; и, однако, он успевает обозреть за один день края, дорогие ему по воспоминаниям, края, бывшие свидетелями его счастья или скорби, а также прекрасные, хотя и неведомые страны, где он надеется обрести воплощение своих грез. Нет, вероятно, такого уголка на земле — будь то дикая скала или безводная пустыня, — которой не был бы священ для кого-нибудь и не возникал постоянно в его воображении, как бы равнодушно ни проходили мимо другие люди; ибо, подобно разбитому бурей кораблю, мы оставляем частицу самих себя на всех подводных камнях, пока окончательно не погрузимся в пучину.