Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды

Ревели колокола. На улицах густо толпился народ. Небо было синим и необычно жарким для сентября, с грозовыми тучами на горизонте. Казалось, что на краткий срок вернулся июль. Над Неманом, над Замковой горой, над Воздыхальным холмом, над всем Гродно плыли и плыли серебристые паутинки.

Комедию хорошо организовали и разве что не отрепетировали. Каспар Бекеш, который два дня назад приехал из деревни и не видел всего происшедшего в Гродно, расспросив о событиях и понаблюдав за подготовкой, только и сказал:

— Стараются. Из кожи вон лезут. Это же позор, если получится хуже, чем когда-то в Иерусалиме. Так там дикари были, а тут... просто мерзавцы.

Святая служба и вправду лезла из кожи. Ещё утром Юрася привезли из магистратской тюрьмы на Подол, к берегу Немана. Именно отсюда он должен был подниматься по Взвозу к замку, на Воздыхальню. По всей этой дороге двумя цепями стояла закованная в сталь стража. Людей в лохмотьях всюду оттеснили дальше, к стенам домов, во дворы и ниши. За спинами латников расположились люди, одетые в бархат, дорогие шелка и парчу. Мелькали богатое оружие, радужные пояса, перчатки тонкой кожи, сафьяновая обувь.

И это было хорошо. Требовалось явить всем такой взрыв народного гнева, чтобы стало ясно: повторения Христовой истории в Гродно не будет.

Для Христа сколотили большой сосновый крест, который он потащит на Воздыхальню. Он должен был идти первым, в сопровождении всего двух стражников с кордами на боку и кнутами в руках. Остальным участникам процессии надлежало шествовать следом, на отдалении — саженях в пятидесяти, словно давая понять, что на более близком расстоянии одно дыхание осуждённого может опоганить.

Первыми в этой процессии шли дети невинного возраста, наряженные ангелами: белые, полупрозрачные одеяния, плоёные волосы, крылья из радужной материи и восковые свечки в руках. За ними — пятьдесят девушек из богатых семей, также в белом и также со свечками. Им предстояло всю дорогу петь отходные молитвы. За девушками выступали монахи, одетые в чёрные и белые глухие саваны с прорезями для глаз, а дальше шагали латники.

Высшее духовенство намеревалось выйти навстречу процессии уже возле самой Воздыхальни.

Тронулись с места часов в девять утра, но было уже нестерпимо душно. Весь предыдущий день и всю ночь вызревала, видимо, да так и не вызрела гроза. Пыль клубилась под ногами, невидимыми были в свете солнца огоньки над воском свечей, блестели сталь и медь, качались кресты в руках монахов, ангельскими голосами пели отходные молитвы девственницы.

Прочитали от имени суда приговор, в котором говорилось о глумлении над Церковью и покушении названого Христа на истинную веру, о том, что названого Христа магистрат, которому Церковь того Христа передала, приговорил (при одном участнике, бургомистре Устине) покарать, с лживым его крестом, милостиво и без пролития крови.

Латник хлестнул Юрася кнутом, чтоб лучше запомнил.

— Ясно, — сказал тот, вскидывая на плечо тяжёлый крест. — Что бы ещё они пролили? Кровь они выпили давно, из меня и людей.

И пошёл по Взвозу вверх. Очень-очень медленно. Тяжело было, да и спешить не видел причин.

Лотр ещё час назад послал к Жабе гонца. У Воздыхальни уже два дня назад был подготовлен костёр дров и столб, и поведение войта, отказавшегося скрепить приговор о казни через сожжение своей подписью, выглядело, по меньшей мере, странным. Надо было выяснить, что это означает, и, если войт подписывал конфирмацию пьяным, добиться, чтоб зачеркнул подпись и вернулся к старому своему предложению, огненной каре.

Кардинал стоял на замковом гульбище вместе с Босяцким, Комаром и светскими властями, ждал, слушал, как долетает от Немана ангельское пение, и глядел, как повсюду: на башнях, на крышах, на стенах, на шпилях, в окнах и на воротных решётках — стоит, висит, теснится, гомонит, ворочается народ.

А по Взвозу ползла и ползла вверх пёстрая и пыльная уже змея процессии. Братчику было мучительно тяжело идти. Солнце жгло, ноги вязли в пыли и песке, стократ за лето перемешанных ногами, колёсами грузовых повозок, копытами коней. Вся торговля Гродно протекала между кораблями и складами, складами и кораблями этой дорогой. На всю эту торговлю он, Юрась, и замахнулся, ей был продан.

Тяжело идти. Пот льёт со лба. Если бы воткнули в рот кляп, как предлагали, не взошёл бы. Это и вынудило их отказаться. Это и ещё то, что хорошо подготовленный «справедливый гнев народный» заглушит любые его слова, если бы даже и вздумал бросать их людям. Тяжко! Большой крест гнёт почти пополам.