Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров

Когда мы свернули на Окс-лейн, улочку, где я проживал, вдалеке прозвучал колокол, давая сигнал тушить огни, и я, как всегда, напрягся, ожидая услышать сзади стремительные шаги преследователя, которые мне вечно чудились. Я знал по собственному опыту, что колокола звонят не просто так, а с какой-то целью: созывают народ, предупреждают об опасности и еще отгоняют бурю. Здесь, в городе, никто не обращал на это особого внимания — пока не появлялись люди шерифа [5] Шериф — в средневековой Англии — назначаемый королем чиновник, управляющий графством или городом с округой и имеющий широкие полномочия — административные, судебные, полицейские, военные, налоговые и тд. и не разгоняли всех своими узловатыми дубинками.

Мы, студенты-богословы, были всегда готовы ввязаться в драку с этими болванами, чего от нас все и ожидали, а Билл даже похвалялся длинным шрамом, украшавшим его тонзуру и тянувшимся от уха до уха. Я же, как человек чувствительный, всегда стремился быть дома и в постели во время этих потасовок. Вот и теперь, увидев впереди дверь своей домохозяйки, я обернулся к приятелю и тут же заметил знакомый блеск в его глазах — это означало, что ночь еще впереди.

Мы приблизились к порогу моего жилища. Билл слегка шлепнул меня в грудь расслабленной ладонью, улыбаясь при этом, как голодный лис.

— Запри нынче дверь покрепче, братец, на тот случай, если твой крестоносец явится к тебе с визитом!

— Мой крестоносец? Какой крестоносец, Билл? Сам с ним возись, в полное свое удовольствие! — ответил я, чувствуя себя усталым, хотя было еще не поздно. Но сон казался мне сейчас самым желанным времяпровождением на свете. — Храни тебя Господь, брат, — добавил я. — Только не вздумай собирать разбросанные кем-то монеты.

— Мой взор всегда обращен к небесам, Пэтч, всегда только к небесам.

Он повернулся и вприпрыжку убрался во тьму. По узким, скрипучим ступенькам я поднялся наверх, в свое жилище под самой крышей. Щелкнул замок, и меня встретил обычный запах заплесневелого тростника. Я запалил огарок свечи, и теплый аромат горящего сала чуть разогнал застоялую вонь от старой крыши. Давно, когда только снял это жилище, я понял, что тростниковая крыша настолько промокла и прогнила, что мне вряд ли удастся устроить здесь пожар. Мой соломенный тюфяк тоже промок насквозь, так что я долго трясся от холода, поплотнее закутываясь в свою накидку из овечьей шкуры. Пламя свечи бросало желтые отсветы на потолочные балки и отвратительную гнилую солому. Сон был рядом, но голодные постельные клопы уже вышли на охоту. Я прямо-таки слышал, как бурчат их пустые кишки, когда гасил свечку.

Следующее утро принесло дождь. Он разбудил меня еще до рассвета, до заутрени. Капли просачивались сквозь подгнившую тростниковую крышу, падали и падали мне на кончик носа, стекая в открытый рот. Их вкус оставался у меня на языке, пока я тащился, обходя лужи и подоткнув полы сутаны, прямо как хозяйка пивной, моющая полы, и дремал во время утренней службы. Только когда голова упала на грудь и я с громким стуком ударился подбородком о спинку передней лавки, вкус крови прогнал это ощущение. Я прикусил себе язык, но по крайней мере окончательно проснулся.

Утро прошло как в тумане. Голова раскалывалась после вчерашнего пива, прикушенный язык болел. Я добровольно — как всегда, с большим энтузиазмом — вызвался переписать здоровенный кусок из комментариев Оригена [6] Ориген из Александрии (185–254/255) — раннехристианский теолог, философ и филолог. Оказал большое влияние на формирование христианской догматики и мистики. для одного из наших преподавателей, и усилия, которые потребовались, чтобы держать гусиное перо, к обеду совершенно лишили меня сил. Билла я нашел в трапезной. Вид у него был кислый и взъерошенный, как у разъяренного ястреба, а когда я осведомился о его ночных похождениях, он разозлился и что-то буркнул в ответ. Билл несколько оживился, лишь когда я предложил ему свою порцию слабенького пива, полагавшуюся ко второму завтраку. Во второй половине дня мне предстояло выдержать лекцию по римскому праву, так что следовало сохранить в голове некоторую ясность мысли. Любой бедолага, умудрившийся отключиться во время лекции магистра Йенса Трибоненсиса, рисковал проснуться от хорошего удара посохом этого жирного немца по плечу, а затем получал еще и словесную выволочку. Магистр Йенс, может, и выглядел как веселый фигляр, но к своим лекциям по Цицерону относился весьма серьезно.