Роже Нимье - Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

О де Бюсси Планше заботился по той причине, что он приходился кузеном Мари де Шанталь. Довод весьма основательный.

О д'Артаньяне он заботится в силу того, что д'Артаньян — это д'Артаньян. Довод неопровержимый.

Стулья были поставлены на расстоянии двадцати шести шагов друг от друга. Почему именно двадцати шести? Потому что двадцать шесть — это дважды тринадцать, и одно несчастное число должно уничтожать другое. Рассуждение в духе Планше.

Минуту спустя римская луна, под чьим светом живописно подрагивали ветви деревьев, озарила необычайное зрелище.

Рассевшись с серьезным видом на стульях, д'Артаньян и де Бюсси-Рабютен обменялись комплиментами.

— Господин де Бюсси-Рабютен, я отнюдь не считаю вас глупцом, я считаю вас самым образованным дворянином, какого только рождала Франция с эпохи Монтеня, который, впрочем, был гасконцем.

— Но, господин д'Артаньян, вам хорошо известно, что во Франции никогда не было и не будет ничего, креме Арманьяка и Бургундии.

— Учтите, однако, при этом, что Бургундия долгое время была куда могущественнее Франции.

— Совершенно верно. Жители Арманьяка, то есть гасконцы, пришли на помощь французам. Чего вы хотите, сударь? Мы уже смирились. Мы теперь таковы, каковы мы есть.

Эти приятные слова растопили бы сумрак ночи, не будь пистолетов, которые мужчины сжимали в руках.

И не таись за этими пистолетами упоительная улыбка и светлое лицо Мари.

— Тяготы ночи сокрушат их своим ледяным дыханием.

— Ты имеешь в виду, что они могут простудиться?

— Ах, я пытаюсь, чтоб ты осознала свою причастность к свершающемуся.

— Жюли, перестань ходить взад и вперед. У тебя мысли рождаются из пальцев. Чем больше шагаешь, тем больше мыслей. Это наводит тоску.

— Твоя ирония оборачивается против тебя своим собственным жалом.

— Это что, афоризм большого пальца твоей ноги?

— Не оскорбляй вместилища собственных мыслей. Дух замирает от звона шпаг ночью.

— Но ведь они дерутся на пистолетах.

— Пистолет — та же шпага, и пуля — ее острие. Боже мой, что если они убьют друг друга? Какому из этих теплых еще тел вверить вечную страсть, о которой вспомнят, произнося в грядущем мое имя? Как думаешь?

— Я думаю, тебе стоит выпить оршада.

— Роже — это черный брильянт, безумная драгоценность скорбящей вдовы. Лучше стать его вдовой, чем сделаться его добычей, пусть уж лучше память-палач наполнит вместилище воспоминаний. Д'Артаньян — это тайна, целомудрие и бьющая ключом жизнь и одновременно — сердце воина под плащом. Он знаменит, Роже всего лишь известен.

— Ты влюблена в д'Артаньяна? Несмотря на возраст? —Знай, моя дорогая, что тридцать пять для мужчины — это век рассудка и безрассудства.

— Ты считаешь, он тебя любит?

— О, я в этом убеждена. Чего он только не совершит ради одной моей улыбки. Он предлагал мне вырвать из сердца Индии королевство, чтоб сделать меня магараджессой.

— Мне он обещал всего лишь быть достойным дворянином до самой своей смерти.

— Мне он сулил брильянты своей матери, которая была принцессой и владела копями и драгоценностями.

— В каких же краях?

— Не знаю.

— Мне он обещал только большую порцию нуги.

— Этот мужчина тверже железа, он почернел в пороховом дыму, я была для него островом, манящим издалека, я была восторгом его желаний. Одно движение ножниц парки — и нить жизни перерезана. Ты не слышишь? Не рокот ли это судьбоносных сил?

— Глупая! Это храпит Пелиссон де Пелиссар. Однако Жюли оказалась права. Храп Пелиссона был

внезапно перекрыт шумом кареты. Обе девушки бросились на крыльцо. Карета остановилась. Настал миг оживания. Занавеска поползла в сторону. Из кареты вылез человек.

Это был Планше.

Он нырнул обратно в карету и вытащил оттуда, обхватив руками чье-то тело. Голова раненого склонилась ему на плечо, и лица было не разобрать.

Наконец, появился третий; он, как и Планше, поддерживал со свой стороны раненого, а может, и умирающего человека.

На том, кто вылез напоследок, была шляпа д'Артаньяна и плащ Бюсси-Рабютена.

Мрачное трио приблизилось к крыльцу, на котором стояли прижавшись друг к другу белые, как полотно, девушки. Обе проявляли свои чувства по-разному. Жюли замерла в неподвижности, Мари плакала.

Затем показался Ла Фон с факелом в руке.