Бледная и суровая, словно статуя Неизбежности, вошла она к больному; казалось, она не дочь своему отцу, не сестра принцессам; она была похожа на античных прорицательниц, которые в мрачные времена бедствий представали перед ослепленными владыками, чтобы предвозвестить: «Горе! Горе! Горе!»
В Версаль она попала в ту минуту, когда Людовик покрывал поцелуями ручки г-жи Дюбарри и прикладывал ее нежные, ласковые ладони к своему горящему лбу и воспаленным щекам.
При виде ее все разбежались: дрожащие сестры удалились в соседнюю комнату, г-жа Дюбарри преклонила колено и поспешила к себе в покои, приближенные отступили в передние, и только двое лекарей остались в уголке у камина.
— Дочь моя! — прошептал король, открывая глаза, смеженные болью и лихорадкой.
— Да, ваша дочь, государь, — отвечала принцесса.
— Вы пришли…
— Именем Господа!
Король приподнялся с подобием улыбки.
— Государь, вы забыли Бога, — продолжала принцесса.
— Я?
— И я пришла напомнить вам о нем.
— Дочь моя, надеюсь, я не столь близок к смерти, чтобы мне срочно требовалось увещание. Болезнь у меня неопасная: ломота, небольшое воспаление.
— При таких болезнях, как ваша, — перебила принцесса, — по этикету полагается, чтобы у изголовья его величества собрались высшие прелаты королевства. Когда член королевской фамилии болен оспой, его надлежит немедленно соборовать.
— Сударыня! — в ужасе вскричал король, покрывшись бледностью. — Что вы такое говорите?
— Сударыня! — простонали оба медика, объятые страхом.
— Я говорю, — продолжала принцесса, — что у вашего величества оспа.
Король испустил стон.
— Врачи мне этого не сказали, — возразил он.
— Они не смеют; но я чаю для вашего величества иного царствия, нежели французское королевство. Обратитесь к Богу, государь, и припомните все минувшие годы.
— Оспа… — прошептал Людовик XV. — Смертельный недуг… Борде! Ламартиньер! Это правда?
Оба врача понурили головы.
— Но это означает, что мне конец? — продолжал король, еще более ужасаясь.
— От любой болезни можно излечиться, государь, — набравшись храбрости, отвечал Борде. — Главное сохранять спокойствие духа.
— Покой душе и исцеление плоти посылает Господь, — отозвалась принцесса.
— Сударыня, — отважно возразил Борде, понизив голос, — вы убиваете короля!
Принцесса не удостоила его ответом. Она приблизилась к королю, взяла его за руку и, покрывая поцелуями, сказала:
— Порвите с прошлым, государь, и преподайте пример своему народу. Никто вас не предупредил; вы подвергались опасности погубить свою душу. Обещайте жить по-христиански, если выживете, а если Бог призовет вас к себе, умрите как христианин.
С этими словами она снова поцеловала королевскую руку и медленным шагом удалилась. В передней она набросила на лицо длинное черное покрывало, спустилась по лестнице и села в карету, а в опочивальне воцарились ни с чем не сравнимые оцепенение и ужас.
Дабы обрести душевное равновесие, король обратился к медикам с вопросами, но то, что он услышал, его потрясло.
— Я не желаю, — произнес он, — чтобы вновь повторились сцены, которые происходили в Меце с участием герцогини де Шатору [135] 8 августа 1744 г. в Меце Людовик XV тяжело заболел и под влиянием духовенства, запугавшего его вечным осуждением, отправил в ссылку свою тогдашнюю любовницу Мари Анну де Нель герцогиню де Шатору.
, пригласите госпожу д'Эгийон, и пускай она увезет графиню Дюбарри в Рюэйль.
Этот приказ был подобен взрыву. Борде хотел что-то возразить, но король знаком велел ему молчать. К тому же врач видел, что его коллега готов обо всем доложить дофину; Борде предвидел исход королевского недуга; он не стал бороться и, покинув опочивальню, предупредил г-жу Дюбарри об ударе, который ее ожидал.
Графиня пришла в ужас при виде зловещих и оскорбительных гримас, которыми ее встречали уже все придворные, и поспешила исчезнуть. Часу не прошло, как она покинула Версаль; герцогиня д'Эгийон, верная и благодарная подруга, отвезла опальную графиню в замок в Рюэйле, который достался ей в наследство от великого Ришелье. Борде со своей стороны под предлогом опасности, которую представляла собою зараза, закрыл двери опочивальни для всей королевской семьи. Отныне комната больного представляла собою крепость; доступ сюда был открыт лишь духовенству и смерти. В тот же день короля соборовали, и новость эта распространилась по Парижу, который уже вовсю насплетничался об опале, постигшей фаворитку.
Читать дальше