Виктор Поротников: Добрыня Никитич. За Землю Русскую!

Щедрое майское солнце изливало на зеленеющую землю свой благодатный жар, осушив лужи, оставшиеся после недавно прошедших дождей. Смерды, занятые работой на полях, с тревогой глядели на блистающие железом доспехов полки, идущие по дороге со стороны Вышгорода. Среди густых частоколов копий покачивались пурпурно-багряные стяги, по которым было видно, что эта грозная рать состоит из новгородцев, варягов, кривичей и дреговичей.

Добрыня ехал на коне во главе головного полка. Он снял с головы шапку, с удовольствием подставляя разгоряченное лицо дуновениям ветра, налетавшего с юга. Оглядывая окрестные луга, холмы и деревни, Добрыня ощущал в душе прилив бодрящей радости, словно ему довелось повстречаться с лучшим другом после долгой разлуки. Окрестности Киева мало изменились за те семь лет, что Добрыня отсутствовал здесь. Хотя изменения все же имелись, лесов стало меньше, а сел и боярских усадеб заметно прибавилось.

Конные дозорные, возвращаясь один за другим, извещали Добрыню о том, что рати Ярополка нигде не замечено.

Наконец, далеко впереди над лесами и пажитями замаячила гора, густо покрытая деревянными теремами, это скопище домов с двускатными тесовыми крышами охватывала длинная бревенчатая стена с башнями, идущая где по склону горы, где по самому ее гребню. Крепостные башни были укрыты четырехскатными тесовыми кровлями.

– Ну вот и Киев-град! – улыбнулся Добрыня, оглянувшись на чуть приотставших от него Сигвальда и Добровука.

Те, видя радостное настроение Добрыни, тоже заулыбались.

Чем ближе к Киеву, тем больше попадалось боярских дворищ и селений смердов. Здешние благодатные земли были щедры на урожаи овощей, пшеницы, овса и жита. Славились обилием и местные яблоневые и вишневые сады.

Не доходя четырех верст до Киева, Добрыня остановил войско на берегу речушки Сетомли между селами Дорогожичи и Капичи. За речкой Сетомлью вздымалась поросшая лесом гора Щекавица, за которой начинались предместья Киева, широко раскинувшиеся от киевских крепостных стен до реки Почайны, впадавшей в Днепр. С берегов Сетомли, утопающих в зарослях ив и ракит, киевские предместья были совсем не видны из-за горы Щекавицы и густых дубрав, покрывших берега быстрой реки Глубочицы, русло которой огибало Щекавицу с северо-востока.

Над горой Щекавицей клубился сизо-бурый дым большого сигнального костра. Где-то в сосновом бору на самой вершине этой горы находились дозорные Ярополка, которые таким способом извещали киевлян о подходе вражеских полков.

Прежде, чем подойти вплотную к Киеву и вызвать Ярополка на битву, Добрыня повелел своим ратникам разбить стан у дороги, с трех сторон окопав его рвом, а с четвертой стороны загородив обозными возами. Воеводы ворчали на Добрыню, полагая, что тот попусту теряет время, укрепляет стан вместо того, чтобы идти на приступ Киева.

Добрыня слышал недовольные разговоры своих воевод, но не обращал на них внимания. Он знал, что Киев хорошо укреплен, что войско Ярополка в любой момент может ударить из-за стен. Часть Ярополковой рати вполне может затаиться в засаде на Щекавице и в окрестных дубравах. Осторожный Добрыня не собирался штурмовать Киев, не произведя тщательной разведки и не укрепив свой тыл.

Работы по разбивке и укреплению лагеря затянулись до глубокого вечера. Когда над горой Щекавицей стали гаснуть последние отблески заката, усталые воины Добрыни разошлись по палаткам и легли спать.

На другой день с раннего утра Добрыня отправил своих гридней произвести разведку местности вокруг Киева. Кому-то из дружинников Добрыня велел заглянуть в киевские предместья, кому-то было приказано осмотреть крепостные рвы, стены, ворота и башни.

Наскоро перекусив просяной кашей, Добрыня не утерпел и сам решил объехать Киев верхом на коне. С собой он взял Сигвальда, Добровука и еще десяток гридней.

Прекрасно зная окрестности Киева, Добрыня отправился на разведку по бездорожью, держась в стороне от усадеб и выселков. Добравшись лесом до реки Почайны, Добрыня и его спутники по речному берегу доскакали до холма Крушвицы, с которого открывался вид на киевские предместья и речные причалы. Как и следовало ожидать, возле дощатых пирсов не было ни одного торгового судна, пусто было в купеческой слободе и в кварталах местных ремесленников; гончарные печи не дымили, в кузницах было не слышно перестука тяжелых молотов по наковальням, на верфях не стучали топоры и не визжали пилы. Киевский Подол словно вымер.