Дадли Поуп: Лейтенант Рэймидж

Именно это капитан «Барраса» и собирается сделать, он все рассчитал, и знает, что последние несколько сот ярдов до пересечения курсов оба корабля будут так близко, что у него появится возможность предложить им сдаться. Он понимает, что они не в состоянии отразить абордаж.

Рэймидж подумал, что его собственному положению не позавидуешь: он командует судном, которое, как корабль-призрак, плывет без рулевого, а если точнее, то и вовсе без руля. Но это не имеет значения, так как не пройдет и полчаса, как ему предстоит капитулировать. Возможности к сопротивлению исчерпаны, и учитывая, что на корабле полно раненых, выбора у него нет. «А тебе, лейтенант Николас Рэймидж, — с горечью сказал он себе, — как сыну опозоренного десятого графа Блейзи, адмирала Белого флага, не стоит ожидать милосердия Адмиралтейства, если ты сдашь врагу королевский корабль, каковы бы ни были причины твоего поступка».

Грехи отца, точнее сказать, приписываемые ему грехи, падут и на его сына и всех потомков его до седьмого колена. Так гласит Библия.

Вот только глядя на палубу «Сибиллы» трудно было уверовать в Бога. Расчлененное тело с ногами, облаченными в пропитавшиеся кровью шелковые чулки и обутыми в туфли с элегантными серебряными пряжками, принадлежало бывшему капитану фрегата, а рядом с ним лежало то, что осталось от первого лейтенанта. Дни его подхалимства окончились, и какая-то ирония была в том, что человек, с лица которого не сходила обворожительная улыбка, лишился головы. Настоящая бойня: вот матрос, обнаженный до пояса, с волосами, собранными в косицу, с лентой на лбу, чтобы пот не заливал глаза, лежит, обхватив, как в любовном объятии, ствол сброшенной со станка карронады; живот его распорот. Рядом с ним другой, который кажется совсем целым, если не считать оторванной по плечо руки…

— Какие будут приказания, сэр?

Это боцман. Приказания… Пока он предавался раздумьям, все эти люди, оставшиеся в живых, ждали, пребывая в уверенности, что он сотворит чудо и спасет их, избавит от перспективы гнить заживо во французской тюрьме. Черт побери, выругался он, чувствуя, как его пробирает дрожь. Рэймидж напряженно пытался собраться с мыслями, и в этот момент заметил, как качнулась фок-мачта. Возможно, это происходило и раньше, боцман ведь удивлялся, как она еще не свалилась за борт. Свалилась за борт…

Да! Какого дьявола он не подумал об этом раньше? Ему хотелось кричать от радости: «Лейтенант Рэймидж очнулся, держитесь люди, держитесь, пока „Баррас“ …». Он почувствовал прилив возбуждения, словно под воздействием алкоголя, и стал потирать шрам на лбу.

Боцман глядел на него с изумлением, и Рэймидж осознал, что улыбается.

— Ладно, боцман, — бросил он, — за работу. Я хочу, чтобы всех раненых вынесли на палубу. Не важно, в каком они состоянии, соберите их всех здесь, на квартердеке.

— Но сэр…

— У вас есть пять минут.

Боцман прожил на этом свете шестьдесят лет, и волосы его, вернее то, что от них осталось, были седыми. И он знал, что вынести раненых на палубу означает подвергнуть их риску быть убитыми очередным залпом с «Барраса». Вот только он не отдает себе отчета, подумал Рэймидж, что «Баррас» теперь стреляет только по рангоуту. Он прекратил сметать ядрами и картечью все живое с палубы, понимая, что убил уже достаточно людей. Если линкор вновь откроет огонь по корпусу, то раненые, находящиеся внизу, будут подвергаться такому же риску быть убитыми большими зазубренными кусками дерева, которые отлетают от бортов — Рэймиджу приходилось видеть щепки более пяти футов длиной.

Раненых на палубу. Теперь шлюпки. Рэймидж побежал к гакаборту и перегнулся через него: несколько шлюпок еще волочились за «Сибиллой» на буксире, будучи спущены за борт при подготовке корабля к бою. Две шлюпки пропали, но оставшихся четырех вполне достаточно для выполнения его плана. Раненые, шлюпки. Теперь вода и провизия.

Вернулся боцман.

— Скоро мы покинем корабль, — сказал ему Рэймидж. — Раненых придется оставить на борту. У нас четыре шлюпки. Отберите четырех подходящих матросов, пусть каждый отвечает за свою шлюпку. Скажите им, пусть возьмут пару человек, если надо — больше, и сложат мешки с провизией и бочонки с водой у последнего пушечного порта на штирборте. На каждую шлюпку по компасу и фонарю. Убедитесь, что фонари исправны, а в шлюпках есть весла. Я жду вас через три минуты. Сам я собираюсь спуститься в каюту.

Прежде чем уйти, боцман бросил на него озадаченный взгляд. Под словом «каюта» на фрегате могла подразумеваться только каюта капитана, и Рэймидж представлял, какие мысли могут родится в голове у человека, привыкшего видеть во время боя у каждого прохода и трапа вооруженного часового, задачей которого было не дать людям укрыться в безопасном месте. Черт с ним, сейчас не время объясняться. Что сможет этот малый припомнить, когда станет давать свидетельские показания перед лицом военного трибунала, неизбежно следующего за потерей корабля его величества? Если они доживут до трибунала…