Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете

— Вовремя, — сказал Струнский.

Все мы вышли на балюстраду. У пристани стояла двенадцативесельная расписная галера, а по лестнице поднималась пышная свита, среди которой я сразу увидел всадника в алых шальварах и белой венгерке. Прочие люди были одеты тоже весьма красочно. Но впереди шла дама весьма строгого вида.

На ней был плотный синий редингот, из-под которого выступало светлое английское платье с отложным воротником. На голове красовалась мягкая широкополая шляпа, не позволявшая разглядеть лицо, пока дама не миновала последнюю ступеньку.

Впрочем, Струнский не дал ей это сделать одной. Он сбежал вниз и предложил незнакомке руку.

Наконец вновь прибывшие предстали перед нами. Я заметил замешательство на лице Петра Ивановича и быстрый взгляд, который метнула на него незнакомка. Ее лицо имело нежный цвет с легким румянцем на щеках, из-под шляпы выбивались светлые локоны, зато глаза были необыкновенно черны и смотрели пристально, строго.

— Господа, — объявил чуть запыхавшийся Струнский, — позвольте сообщить, что наша гостья не может открыть своего имени, она путешествует инкогнито. Вы можете называть ее госпожой Черногорской, как сама она к тому изъявила желанье.

Легкая улыбка скользнула по губам незнакомки, и она согласно наклонила голову.

Что ж, путешествие инкогнито в наше время не редкость. Многие знатные особы по тем или иным причинам предпочитают скрывать свое имя. Достаточно вспомнить поездку знаменитой княгини Дашковой в Европу. Она путешествовала под именем госпожи Михалковой, а в иных местах позволяла себе представляться актрисой, ищущей ангажемента. При этом все знали, что перед ними сподвижница русской императрицы, способствовавшая восхождению ее на престол.

Но кто скрывался под именем госпожи Черногорской? В Борисполе она упомянула, что совершает поездку «по высочайшей воле». Струнский, конечно, об этом знал, иначе бы он не принял гостью так пышно.

Слуги помогли госпоже Черногорской снять редингот, но, оставаясь в шляпе, она направилась в залу. Плафон Струнского ее, кажется, не впечатлил. Она едва приподняла голову, отогнув верхнюю полу шляпы. Затем она устроилась в кресле и обмахнулась веером.

— Господа! — воскликнул Струнский, покраснев от волнения. — Позвольте начинать чтение! — При этом он поманил пальцем Курячина, и тот со вздохом придвинул свое кресло вплотную к Струнскому.

Лакей Гораций внес на золотом подносе бумажный свиток. Струнский развернул его, покашлял и принялся торжественно читать:

Здесь лицо Струнского покривилось, он быстро выхватил платок и промокнул им увлажнившиеся глаза. В этот миг Курячин испуганно от него отшатнулся и, как выяснилось впоследствии, не напрасно. Лишь только чтение возобновилось и возбужденный декламатор прокричал: «О ты, котора прославляешь подвижников геройский дух!» — он так ущипнул Курячина, что несчастный помещик подпрыгнул на месте. И дальше в самых, как ему казалось, возвышенных местах Струнский немилосердно щипал Курячина, так что к концу чтения тот вовсе извелся, но тем не менее первый усердно захлопал.

— Браво! Бис! — восклицал Курячин. — То-то матушка разомлеет!

Хлопали для приличья и мы, а Струнский вытирал взмокший лоб и растроганно улыбался. Госпожа Черногорская веера из рук не выпустила, а потому хлопков от нее сочинителю не досталось.

Тут лакей Гораций подал новый поднос, на нем возвышалась сверкающая горка.

— Ну, сколько? — спросил Струнский.

— Трех только и не добрали, — ответил Гораций трясущимися губами.

— Трех, — задумчиво повторил Струнский. — Ладно, ступай.

— Ваше сиятельство!.. — Гораций умоляюще приложил руку к груди.

— Ступай, ступай! — повторил Струнский.

Лакей удалился. В разговор вступил Петр Иванович.

— Как я понимаю, слуги собирали рассыпанный мною бисер, — сказал он.

— Так, батюшка, так, — ответил Струнский. — Коли рассыпали, надо собрать. Да вы ни при чем, веревочку только расстригли.