Саймон Скэрроу: Орел и Волки

Когда Макрон наклонился к своим сапогам, Катон невольно взглянул на синевато-багровую борозду, обегавшую его макушку. Рана зарубцевалась, но волосы там не росли. Узловато бугрящаяся проплешина была совсем голой. Правда, лекари заверяли, что часть волос в конце концов отрастет. Их будет достаточно, чтобы скрыть шрамы.

— С моим везением, — пошутил тогда Макрон кисло, — это случится как раз к той поре, когда я облысею.

Катон улыбнулся, вспомнив об этом, но покидать постель ему не хотелось. Тут в его голове сам собой всплыл резон, вроде способный заставить Макрона отказаться от малоприятного замысла, и юноша за него ухватился.

— А ты уверен, что тебе стоит куда-нибудь выходить? — вкрадчиво спросил он. — Помнишь, как ты грохнулся в обморок прямо в больничном дворе на нашей прошлой прогулке? Разумен ли такой риск, командир?

Макрон, машинально завязывая ремешки, как делал это из года в год почти каждое утро, бросил на него раздраженный взгляд и покачал головой:

— Сколько можно тебе твердить, чтобы ты не называл меня командиром? Какой я, на хрен, тебе командир, когда ты мне не подчиняешься и мы теперь в одном ранге? Отныне я для тебя просто Макрон. Понял?

— Так точно, командир! — ответил Катон и тут же хлопнул себя по лбу ладонью. — Прости, но мне трудновато освоиться с этим. Свыкнуться с мыслью, что я тоже центурион. Должно быть, самый молодой во всей армии.

— Во всей хреновой империи, я думаю.

На какой-то момент Макрон пожалел о своем высказывании, в котором звучал невольный упрек. С одной стороны, как старший товарищ, он искренне радовался за юнца и считал, что новое звание тот получил по заслугам, но с другой никак не мог отделаться от привычки постоянно поучать дуралея, бурча, что «центуриону надобен опыт», хотя сам был произведен в этот чин всего полтора года назад, оттрубив к тому времени под Орлами полновесных четырнадцать лет. Разумеется, на своем солдатском веку Макрон повидал всякое, о чем недвусмысленно говорили его боевые награды, но командиром он, по сути, являлся столь же «зеленым», что и юный Катон.

Глядя на сноровисто шнуровавшего сапоги ветерана, Катон, в свою очередь, испытывал чувство неловкости. Втайне юношу самого грызла мысль, что повышение досталось ему слишком быстро. Чересчур скоро, в отличие от того же Макрона, бывалого воина, солдата, каких поискать. Сравниться с ним он не мог и мечтать, а уж момента, когда ему вверят собственную центурию, и вовсе ждал с внутренней дрожью. Не требовалось особого воображения, чтобы представить, как отреагируют закаленные в боях вояки на то, что старшим над ними поставят восемнадцатилетнего сопляка. Правда, по наградам на командирских доспехах они, может, поймут, что этот сопляк хоть и юн, но все-таки побывал в переделках и сумел там себя проявить. Возможно, они заметят и шрамы на его левой руке: еще одно доказательство воинской доблести, но все это не изменит того непреложного факта, что их новый командир даже и возмужать-то как следует не успел и явно моложе сыновей некоторых из своих подчиненных. Это будет раздражать, вызывать зависть, и Катон понимал, что люди начнут приглядываться к нему, следить за каждым его поступком и шагом, а углядев промахи, вряд ли сочтут их простительными. Не в первый раз он задумался, не лучше ли ему потихоньку попросить легата отменить свой приказ и восстановить его в прежней должности? Ну разве плохо служилось ему под крылом у Макрона?

Но тут Макрон затянул последний узел, встал и взялся за свой алый плащ.

— Идем, Катон! Хватит валяться.

За пределами тесной каморки, в лабиринтах больничного блока царила суматоха. Раненые продолжали поступать, и лекари, проталкиваясь к новоприбывшим, проводили быстрый первичный осмотр. Безнадежных по их знаку направляли в отдельное заднее помещение, дабы они могли там спокойно отойти в мир иной, остальных распихивали повсюду, где еще имелось хоть немного свободного места. Осада укреплений бриттов в холмах, развернутая Веспасианом по велению Плавта, привела очень быстро к тому, что госпиталь переполнился до отказа, а расширить его пока еще даже и не пытались. Постоянные вражеские налеты на снабженческие обозы лишь увеличивали число раненых, которых затаскивали куда только можно, и вскоре никого уже не удивляли ряды тюфяков, расстеленных прямо под стенами коридоров. К счастью, стояло лето и никто там ночами особо не мерз.