Саймон Скэрроу: Орел и Волки

Веспасиан увидел, что командир конвоя мигом сообразил, как можно воспользоваться замешательством дуротригов, и повозки, ускорив ход, поспешно покатились к сулящим спасение валам Каллевы. Впрочем, предводитель туземцев тоже не был глупцом: тяжеловооруженные бритты и колесницы устремились вслед за подводами, чтобы перехватить ускользающую добычу. Между тем разделяющее конников и дикарей расстояние стремительно сокращалось. Полунагие, раскрашенные цветной глиной дуротриги безумно метались из стороны в сторону в отчаянных попытках спастись. Веспасиан нагнал рослого пращника в волчьей накидке и уже занес над ним меч, как бритт, уловив за спиной конский топот, резко поворотился, в глазах его вспыхнул ужас. Веспасиан на всем скаку нанес рубящий мощный удар, но бритт в последний миг бросился плашмя наземь, и клинок вместо плоти рассек один воздух.

— Дерьмо! — бросил Веспасиан сквозь стиснутые зубы.

В конном бою от короткого пехотного гладиуса не было никакого толку, и легат выбранил себя за то, что, садясь в седло, не удосужился прихватить с собой длинный кавалерийский меч, какими сейчас ловко орудовали его верховые.

Тут перед ним возник еще один вражеский воин. Веспасиан успел только отметить, насколько он тощ и как нелепо торчат его выбеленные известью волосы, прежде чем с противным, хрустящим звуком вонзить ему в шею клинок. Дикарь, утробно всхлипнув, повалился ничком, а легат уже скакал дальше, к обозу. Однако, оглянувшись на своих людей, он увидел, что они добивают копьями бриттов, попадавших в страхе в траву. Эти действия были в порядке вещей для прорвавшей пехотный строй кавалерии, только вот увлекшиеся истреблением всадники упустили из виду внезапно возникшую и далеко не шуточную угрозу. К маленькому отряду конных римлян стремительно приближались колесницы бриттов.

— Оставьте их! — рявкнул Веспасиан. — Оставьте их! Все к повозкам!

Конники спохватились, снова сомкнули ряды и галопом помчались за Веспасианом, скачущим к замыкавшей колонну подводе, до которой теперь оставалась какая-то сотня шагов.

Навстречу им полетели нестройные крики, бойцы прикрытия размахивали копьями, подбадривая товарищей. Они были уже хорошо различимы, когда легат услыхал слабый свист, и вражеская стрела тенью пронеслась над его головой. Еще миг — и кавалеристы осадили своих запыхавшихся скакунов у повозок.

— Сомкнуться! Сомкнуться в тылу обоза!

Пока люди подравнивали коней, образуя заслон, Веспасиан порысил к командиру конвоя, который все еще стоял на козлах передней из фур. Увидев на нагруднике подскакавшего к нему всадника ленту легата, он отсалютовал.

— Благодарю, командир.

— Кто такой, имя, звание? — рявкнул Веспасиан.

— Центурион Гай Аврелий, Четырнадцатая галльская вспомогательная когорта.

— Итак, Аврелий, веди обоз прямо к воротам. Гони, ни на что не обращая внимания и ни в коем случае не останавливаясь, понял? С этого момента твое дело — только подводы: командование твоими людьми я беру на себя.

— Есть, командир.

Веспасиан развернул коня, рысцой направился к своим людям и, восстановив дыхание, прокричал:

— Четырнадцатая галльская! Ко мне! Стройся!

Легат призывно взмахнул мечом, и уцелевшие воины охранения сформировали оборонительный строй.

Тем временем дуротриги оправились от первого потрясения, а когда поняли, что разбежались, испугавшись наскока совсем небольшой горстки всадников, стыд пробудил в них ярость и жажду мщения. Они надвигались нестройной, но плотной толпой, в которой смешались и одетые в латы, и совершенно ничем не защищенные, но жутко завывающие дуротриги, тогда как наперерез обозу лавиной неслись колесницы с явным намерением перекрыть путь колонне, зажав ее между своей громыхающей массой и дико вопящими пешими воинами. Веспасиан понял, что на этот маневр он отреагировать уже не успеет и, если колесницы выскочат на дорогу перед подводами, Аврелию не останется ничего другого, как попытаться прорваться к городу, рассчитывая на инерцию груженых телег и быков, куда более тяжеловесных, чем низкорослые лошади дуротригов.

Единственное, что мог сделать Веспасиан, — это как можно дольше не подпускать неприятельскую пехоту к повозкам, ибо, как только дуротриги дорвутся до них, все будет потеряно. Однако, бросив взгляд на тонкую линию римлян и на мрачные злобные лица стеной напирающих бриттов, он понял, что продержится очень недолго, и лишь усилием воли подавил горький смех. Стоило столько сражаться с увертливым Каратаком, одержать столько побед, чтобы потом нелепо сложить голову даже и не в бою, а в мелкой стычке, пытаясь отразить грабительский налет. Он проклял сначала свою злосчастную судьбу, а следом начальника тихо сидящего в Каллеве гарнизона: ведь выведи этот выродок своих людей за ворота, чтобы помочь охране обоза, может, кому-то и удалось бы спастись. По крайней мере, в каждом из обреченных ожила бы надежда.