Гвидо Дикман: Лютер

Лето 1505 года, близ Эрфурта

Мартина с детства приучали опасаться природных стихий — бури, молнии, грома. И темноты. Ведь все знали, что тьма — повелительница ночи. Неподкупнее, чем любой судья или заседатель, была она, отстаивая свои права по отношению ко всякому человеку и всякой твари земной. Люди верили, что она сопричастна всем созданиям и страстям, кои пробуждаются к жизни под ее крылом.

Молодой Мартин не испытывал страха перед силами природы, к которым некоторые относились с предубеждением. Наоборот, ему нравилось, когда контуры знакомых предметов начинали расплываться в сумерках уходящего дня, или когда дождь и ветер гуляли по горам и долинам его родины, принося свежесть и сочность зелени лугов, заставляя желтеющую пшеницу наливаться зрелой тяжестью. Предки его крестьянствовали в густых лесах Тюрингии, и, несмотря на то что семейство Лютеров в силу важной должности отца достигло всеобщего уважения и скромного достатка, Мартин неизменно ощущал где-то в глубинах своего естества выдержку и упорство тех, кто возделывал землю в полном согласии с природой, с благодарностью получая от нее все, что потребно человеку для жизни.

И когда летним вечером 1505 года, навестив родителей, Мартин отправился назад, в Эрфурт, он никак не мог предполагать, что этот одинокий путь по освещенным сумеречным светом полям навсегда изменит его жизнь.

Дорога через холмы и луга никогда не казалась ему обременительной, даже когда надвигалась темнота, ибо парень он был крепкий и на ногу скор. Более того, он от души наслаждался теми часами, которые доводилось ему провести наедине со своими мыслями.

Впрочем, в этот вечер дорога показалась ему намного длиннее, чем обычно. Не успел он миновать башни и стены родного города, как ноги у него начали ныть. Удушающий дневной зной по-прежнему висел в воздухе и донимал его не менее, чем комары, которые зудели над ухом, предвещая перемену погоды. Мартин ощущал усталость и какое-то беспокойство, причин которого не знал. Повинны ли были в этом серьезные беседы с отцом, которые никак не шли у него из головы, или же скорбное, изборожденное глубокими морщинами и все же бесконечно доброе лицо его матери, которая, сжавшись под суровыми взглядами мужа, лишь изредка осмеливалась перекинуться с Мартином словцом, — он не мог толком понять.

Странная тишь разлилась над полями. Все замерло, даже дуновения ветерка не ощущалось. Исчезли и комары, быть может найдя себе новую жертву. Мир словно затаил дыхание в напряженном ожидании.

Юноша нахмурился. Он с беспокойством запахнул полы легкой накидки из беленого льна, доходившей ему до колен, и продолжил путь. И совершенно неожиданно черные тучи башнями вздыбились у него над головой — словно клубящееся дыхание из пасти невидимого чудовища. Мощное гудение прошло по верхушкам деревьев, и листва задрожала. Мартин на мгновение задержал шаг и осуждающе посмотрел вверх, на небо. Он с изумлением обнаружил, что тучи обретают человеческие черты. Там, среди черных глубин, он видел блуждающие, беспомощные глаза, шевелящиеся, словно в мольбе, губы, носы, напоминающие ком глины на гончарном круге. В Мансфельде, где Мартин вырос, старухи уверяли, будто в тучах, предвещающих грозу, можно увидеть лик своей будущей супруги. И если первая молния блеснет после удара колокола на башне собора Святого Георгия, жена до преклонных лет будет мужу желанной и супруги будут жить в мире и согласии. В противном случае придется познать все муки ада еще на этом свете.

Исполненный тревоги Мартин ткнул узким носком башмака рыхлую землю. Хотя визит к родителям был для него делом важным, он сожалел теперь, что так поздно отправился в обратный путь. В харчевне у моста Кремербрюкке с раннего вечера его дожидались лучшие друзья, чтобы сыграть в кости, а отец все рассказывал и рассказывал о том, как трудно ему в составе совета тетрархов в эти неспокойные времена противостоять магистрату города. Счастье еще, говорил Ханс Лютер, что сын-то теперь изучает право и вскорости сможет помочь ему и словом и делом. Старый рудокоп старался не подавать виду, но он гордился сыном, новоиспеченным магистром семи свободных искусств [1] Под семью свободными искусствами понималось два цикла дисциплин: тривиум — грамматика, риторика и диалектика — и квадривиум — арифметика, геометрия, астрономия и музыка. . Он даже перестал обращаться к нему на «ты», и всякий раз, как только официальное «вы» слегало с уст отца, Мартин приходил в чрезвычайное смущение. Но коли уж старик что-то вбивал себе в голову, сыну его было не переубедить. Так было всегда.