Гвидо Дикман: Лютер

В некотором замешательстве Мартин оглянулся на развилку дорог, которую только что миновал. Тропинка, с обеих сторон окруженная колючим кустарником, вела в деревушку Штоттернхайм. Кругом, насколько хватало глаз, не было ни души; он был здесь совсем один. Мартин горько сожалел об этом, ведь крытая повозка или хотя бы компания какого-нибудь бродячего торговца или же ваганта помогла бы ему преодолеть весьма неприятное, тягостное чувство, закравшееся в душу.

Через несколько мгновений начался дождь. Природа, затаившая было дыхание, сделала глубокий выдох. Сперва упало лишь несколько капель, но затем хлынуло с такой силой, что целые водопады стекали у Мартина по вискам, легко просачиваясь под накидку.

Наконец, чтобы сократить путь, Мартин решил сойти с дороги на тропинку, вьющуюся меж холмов, и тут раздался первый удар грома. Ослепительные молнии озарили вечерний небосвод, на котором даже самая суеверная душа не различила бы теперь никаких ликов.

Непогода накрыла холмистую местность.

Торопливо ступал Мартин по нетвердой тропе, которая превращалась у него под ногами в топкое болото. Мягкие кожаные подошвы размокли. Смертельный страх охватил Мартина; сердце бешено колотилось в груди, зубы стучали, и он ничего не мог с этим поделать. В ужасе отпрянул он от крутого откоса, у самого края которого буря раскачивала старую, заброшенную виселицу. Эшафот на черных дубовых столбах. У Мартина перехватило дыхание, когда взгляд его упал на старинное место казни. «Святая Анна, — пробормотал он без памяти от страха, — смилуйся надо мною!» И тут же, смиренно опустив очи долу, осенил себя крестным знамением, ибо случайно наткнуться на виселицу означало для человека невзгоды в будущем. Пусть даже само страшное приспособление обветшало и состоит из пары негодных трухлявых балок да сгнивших веревок — Мартин знал: это знамение.

Не успел он оправиться от испуга, как небо пронзили одна за другой две ослепительные молнии, озарив склон холма мертвенным, призрачным светом. Сдавленный стон слетел с губ Мартина, в неописуемом ужасе отпрянул он назад: от удара молнии старая виселица разлетелась на части. Катящиеся балки стонали, как истерзанная душа, острые щепки со свистом разрезали воздух, подобно граду стрел.

Мартин не медлил более ни секунды. Ничком бросился он в липкую хлябь, прикрывая лицо беретом, стараясь зажать уши, чтобы не слышать ничего. Тело его извивалось в корчах. «Мне суждено умереть, — пронеслось у него в голове, в то время как обломки проклятой виселицы шлепались в грязь слева и справа. — Я умру, не искупив грехов и не исповедавшись. Неужели небу так угодно?!» Оглушительный раскат грома был ему единственным ответом: небеса гневались, они требовали жертвы и в то же время слали ему последнее предупреждение, говоря, что душа его в опасности.

«Помоги же, святая Анна, — сдавленным голосом пролепетал Мартин. — Я… да, я стану монахом!» С этими словами он потерял сознание.

Мир услышал его клятву, но продолжал жить и дышать, словно ничего не случилось.

День 17 июля 1505 года от Рождества Христова обещал быть теплым и солнечным. Безоблачное синее небо раскинулось до самого горизонта, насколько хватало глаз, если смотреть со сторожевых башен. Воздух был напоен запахом дождя, прошедшего минувшей ночью, и, хотя лужи на Кремербрюкке да раскисшая грязь в кривых переулочках между рыбным рынком и соборной площадью еще напоминали о жестокой ночной буре, жители Эрфурта приветствовали новый день со спокойствием и невозмутимостью.

Мартин всем сердцем пытался вести себя так же, как его соседи и приятели: просто-напросто жить дальше, как будто ничего не случилось, — но он знал, что это невозможно. Буря, застигшая его близ города, на Висельном холме, и подвергшая его жизнь смертельной опасности, как будто утихла, но она не смолкла окончательно. Она запечатлелась во всех уголках его сознания и с неумолимой суровостью вновь и вновь напоминала о том, что с ним произошло. Он дал обет, теперь надлежало исполнить то, в чем он торжественно поклялся.

Некоторое время спустя Мартин, в окружении ближайших друзей, стоял перед массивными, с железными шипами дверями монастыря августинцев, что на Комтургассе. Трижды он порывался войти, умоляя не мешать ему, и трижды спутники останавливали его. Но наконец мольбы и уговоры подействовали, он вырвался и ударил в дверь бронзовым молоточком. Мартин действительно не был еще по-настоящему готов к тому, чтобы стать монахом. Но он готов был исполнить данное им обещание.