Гвидо Дикман: Лютер

— Отец, прошу вас! — в смятении крикнул Мартин. — Может быть, останетесь, по крайней мере на обед?

Он беспомощно смотрел, как сразу двое спутников Ханса Лютера сунули в руки конюхам несколько монет, крикнув, что пора отправляться. Не удостоив взглядом ни Мартина, ни кого-либо из братьев, всадники развернули лошадей перед воротами, где наготове стоял монах-привратник.

— Отец! — Мартин предпринял последнюю, отчаянную попытку остановить человека на вороном коне. — Нам ведь так много надо обсудить!

Проблеск надежды мелькнул у него в глазах, когда Ханс Лютер отпустил поводья и оглядел Мартина с головы до ног. Но каменное выражение лица старшего Лютера, его надменно выставленный подбородок лучше всяких слов сказали Мартину — сказали еще прежде, чем отец успел выпрямиться и расправить плечи, — что он безнадежно упустил последнюю возможность выяснить отношения.

— Обсудить, обсудить! — передразнил его Ханс Лютер. — Во время службы у тебя была прекрасная возможность всё сказать! Но в самый решительный момент ты в штаны наделал со страху. Как мне теперь отцам города в глаза смотреть, они ведь самолично прибыли, чтобы присутствовать на твоей службе! Их злорадные россказни сделают меня теперь посмешищем всего Мансфельда.

Мартин сжался, словно под ударом бича. «Отец стыдится меня», — устало подумал он, когда до него дошло, что тот разговаривает с ним как со школяром. Угрюмо глядя на сына, Ханс Лютер натянул поводья — лошадь нетерпеливо перебирала ногами. Резкий порыв ветра погнал по двору опавшую листву и закрутил ее в дьявольскую воронку, подметая неровную булыжную мостовую.

— Ты хоть раз задумался о том, откуда взялся кашель, который начинает меня мучить каждый год после Дня всех святых?! — в гневе прокричал отец. — Я уж молчу о том, что мне пришлось гнуть спину на медных рудниках, только для того чтобы выучить тебя в латинской школе. И не вспоминаю, как чума наведалась в наш дом и унесла двух твоих невинных братьев, — никакой лекарь не мог им помочь!

Мартин сжал зубы, глаза у него саднило от песка, который летел ему в лицо. Грубую ткань рясы полоскало ветром, она мешала молодому монаху поспевать за шагом вороного.

— Я, может, не так сильно разбираюсь в Священном Писании, как ты и вся твоя ученая братия, — прокричал Ханс Лютер, — но одну из десяти заповедей я знаю назубок: «Чти отца своего и мать свою» — так там сказано. И ты нарушил эту заповедь для того, чтобы сидеть здесь во мраке, взаперти да языком молоть… о божественном!

Монах-привратник, который хорошо расслышал последние слова всадника, смущенно отвел глаза. Он рывком отодвинул железный засов и приоткрыл высокие ворота. Его, наверное, удивило, что человек на вороном гневается. Ведь очень редко случалось, чтобы родственники были недовольны пребыванием их сына или брата в монастыре. Наоборот, многие родители радовались, если представлялась возможность отдать детей под опеку ордена. Монастырю доставались щедрые дары, а сами родители могли быть спокойны, что дети помолятся за спасение их души и усердной молитвой сократят их пребывание в чистилище.

Мартин отпустил поводья, за которые схватился. Отступив назад, он сказал:

— Вы считаете, что я своевольничаю, отец, и в этом вы, может быть, правы. Но уйти в монастырь — это вовсе не мое желание. Господь призвал меня! Спаситель пощадил мое бренное тело, когда смерть у черных дубовых столбов заглянула мне в лицо. Но спасение души моей я еще должен заслужить!

— Да что ты там такое несешь? — Ханс Лютер помотал головой, словно не мог взять в толк, о чем это его сын толкует. — Молния поджаривает тебе задницу, а ты ее знамением небесным называешь? Да это больше похоже на дьявольское наваждение, оно тебя с толку и сбило!

Сердито гикнув, Ханс Лютер пришпорил коня и вырвался за ворота так стремительно, что чуть было не потерял шапку. Мартин едва успел отскочить в сторону и, слава богу, не угодил под копыта. Замерев, смотрел он вслед всаднику, который бешеным галопом мчался в сторону рыбного рынка. Напротив ворот, возле покосившихся лачуг ремесленников и мастеровых, какой-то бродячий жестянщик предлагал свои услуги. Ханс Лютер промчался мимо него и через несколько мгновений пропал в уличной толчее.

— Мой-то отец уже помер, когда я вступил в орден, — услышал Мартин за своей спиной голос привратника. — А братья и их жены слишком заняты были дележом наследства, чтобы навещать меня…

Мартин пожал плечами и пошел прочь от ворот, чтобы не выслушивать историю жизни привратника во всех подробностях. И когда он пересекал двор, направляясь к монастырским спальням, его нагнали те слова, которые с отвращением швырнул ему в лицо отец: дьявольское наваждение. Он услышал их совершенно отчетливо — похоже, ветер поймал их, чтобы издевательски прошептать ему на ухо. Наваждение… Наваждение… Наваждение…