Иван Любенко - Маскарад со смертью

Дойдя до угла Николаевского проспекта, присяжный поверенный повернул к Европейскому переулку и дальше – к самой роще, давно превращенной заботливыми руками садовника Новака в райский, обожаемый всеми горожанами уголок. Летом здесь можно было встретить только тех, кто еще не вырвался на воды, на Черноморское побережье и тому подобные места беззаботных прогулок, флирта и прожигания заработанных за холодную зиму капиталов.

Величавые и грациозные белые лебеди неторопливо проплывали под сводчатым каменным мостом, перекинутым через овальный пруд с хрустальной родниковой водой. Безмерно важные и оттого смешные павлины, привезенные из далекой Персии, почему-то всегда напоминали Ардашеву раздутых от сознания чрезмерной значимости чиновников окружного суда в расшитых золотыми позументами мундирах.

Ротонда, фонтан, посыпанные песком извилистые дорожки тисовой аллеи, яркая до неестественности красота и благоухание крымских цветов, нескончаемое чириканье птиц создавали настроение покоя и душевного блаженства. Похожее состояние можно было сравнить только с той редкой умиротворенностью, которая посещает измученную суетой человеческую душу во время ранней молитвы в еще пустой и не разбуженной заутренним колокольным звоном церкви.

Ближе к выходу, под сенью широких кленов и раскидистых лип, в разнобой, точно исполинские сыроежки, выросли столики; по соседству с ними «толпились» смешные пузатые пивные бочонки. А рядом – разложенные на льду осетровые и севрюжьи балыки, копченая навага, аучевская малосольная паюсная и зернистая кетовая икра, кавказские раки и жирная керченская сельдь. Услужливые официанты предлагали отведать к пиву рокфор, честер, львовский, осетинский, мещерский и швейцарский сыры, а также королевских омаров, креветок, подсоленных тыквенных семечек, бубликов и соленых сухариков… Мороженое, сельтерская, соки…

Под ракушкой, на сцене, расположился духовой оркестр. Марш, полька, вальс, кадриль… Вальс, полька, кадриль и в заключение опять марш… На двух круглых тумбах пестрели афиши: «Любимец ставропольской публики – австрийский цирк «господина Макса! С его неутомимыми эквилибристами, жонглерами, дрессированными лошадьми и отчаянными гонщиками на самокатах!»… Ленивое южное лето… Город отдыхает…

У здания почтового ведомства стоял городовой и полицейская пролетка – верный знак нежданного происшествия. Поднявшись на второй этаж, Ардашев увидел начальника сыскного отделения, его заместителя, почтмейстера, уже знакомого судебного следователя Чебышева и небольшого роста, щуплого человека лет пятидесяти, с бакенбардами, лицом желтого цвета и с волосатыми родинками на щеках и подбородке. Он постоянно курил и время от времени нервно подергивал правой ногой.

– Доброе утро, господа. Не иначе как воры уже и на почту пробрались? – Широко улыбаясь, присяжный поверенный кивком приветствовал собравшихся чиновников.

– А вам, Клим Пантелеевич, откуда это стало известно? – подозрительно посматривая на Ардашева, задал вопрос Каширин.

– Ну, это совсем просто: городовой на дверях, судебный следователь, начальник сыскного отделения и даже вы, Антон Филаретович, здесь – стало быть, преступление, а поскольку нет медицинской кареты и врача, следовательно, убийством не пахнет. Ну а какое другое происшествие может быть обнаружено утром в почтовой конторе? В девяти из десяти случаев – кража, – развел руками адвокат.

– Вы правы, Клим Пантелеевич, – взволнованным голосом заговорил почтмейстер. – Мой заместитель – Афанасий Федорович Тюлькин, – кивнул в сторону дымящего папиросой невысокого почтового служащего Расстегаев и продолжил: – Сегодня утром обнаружил, что дверь в его кабинете взломана, ящик стола, в котором хранился ключ от сейфа с ценностями, – открыт, ну и сейф, понятно, тоже нараспашку. Государственных казначейских билетов на сумму почти сто тысяч рублей – и след простыл. Так-то. Сторож клянется, что кроме него в здании ночью никого не было. Окна в кабинете Афанасия Федоровича были закрыты изнутри на шпингалеты. А деньги только вчера вечером поступили, для дальнейших выплат по уездам. Ну и чтобы не было кривотолков, скажу: мы вместе с господином Кашириным опрашивали сторожа, он рассказал, что сам господин Тюлькин покинул контору примерно в восемь тридцать, перед уходом они разговаривали и руки у моего заместителя были совершенно пустыми, а значит, какие-либо подозрения в адрес моего коллеги беспочвенны. Кроме него на почте оставался еще письмоводитель. Он убыл последним, где-то часов в десять. Да он вчера так набрался, что мы до сих пор никак не можем привести его в разумение. Беда-то какая! Не сносить мне головы!