Иван Любенко - Маскарад со смертью

– Когда планируете провести мероприятие? – уже подобревшим, почти отеческим тоном спросил губернатор.

– Дней через пять-семь, ваше превосходительство.

– Постойте, господа, надо ведь дать какое-то название этой операции. Какие будут предложения?

В кабинете воцарилось недолгое молчание, нарушенное жандармским начальником:

– А что, если – «Меч Немезиды»?

– На том и остановимся! Был бы помоложе – отправился бы с вами. Вас, ротмистр, назначаю старшим, и действуйте сообразно обстановке. Ну да с богом! Все свободны, господа.

Чиновники и офицеры торопливо освобождали кабинет и один за другим скрывались за высокой двухстворчатой дверью, и только Каширин осторожно задвинул на место стул и, с трудом передвигая ватными, точно парализованными ногами, дошел до середины комнаты и, вдруг обернувшись, пролепетал осипшим от страха голосом:

– Ваше превосходительство, простите великодушно… но мне никак невозможно… у меня жена и дети… болеют часто…

Губернатор, не отрывая голову от изучения бумаг, сухо произнес:

– Ступайте, господин полицейский, и выполняйте свой долг.

– Да, да, конечно. Это я так…

Маленький человек вышел, старательно затворил за собой дверь с обратной стороны, перекрестился и, тяжело вздохнув, стал спускаться к выходу по серым ступенькам большой мраморной лестницы.

Тюрьма. Здесь время стоит на месте, а все остальное движется. Каждый, кто был в неволе, навсегда запомнит, как выскакивало у него из груди сердце, когда темница оставалась позади. Свобода! Понять ее пьянящий запах может только тот, кто долго был ее лишен. Даже солнце, небо, дождь или ветер на свободе другие – от них пахнет свежестью и добром. А женщины? Они кажутся богинями, сошедшими с небес, и все, исключительно все – красавицы.

От нахлынувшего счастья хочется зажмуриться и закрыться рукой, чтобы не ослепнуть. Первое время не верится, что можно идти куда хочешь и никто не окликнет. Но все равно липкая паутина страха еще рядом, и часто ночью кажется, что ты еще там, в остроге, за высоким забором, среди таких же, как и ты, несчастных и потому озлобленных людей.

Но приходит утро, и кошмар рассеивается, на окнах зеленеет герань, рядом висят знакомые с детства белые кисейные занавески, под выбеленным до синевы потолком в клетке трещит канарейка, сладкий запах черемухи дурманит, а церковный звон успокаивает измученную ночными кошмарами душу.

Поручик Васильчиков, в потрепанной тужурке и с узелком в руке, вышел за тюремные ворота. Перед ним гигантскими виселицами возвышались старые, наполовину мертвые тополя. Он отчего-то усмехнулся и, забросив нехитрую поклажу на плечо, побрел по тропинке в сторону Петропавловской площади.

– Броня! Бронечка! Милый! – донеслось издалека. Обернувшись, он увидел Клару. Прикрывшись веером, она сидела в коляске с накинутым верхом в каких-нибудь пятидесяти шагах от него и махала рукой, видимо боясь, что он ее не заметит. «А все-таки женщины странные создания, – подумал поручик. – И зачем кричать? Достаточно было приказать извозчику просто догнать меня. Ах, Клара, Клара, как же ты прекрасна!» Не дожидаясь кареты, он сам, так же не логично, пошел ей навстречу.

Всю дорогу она всхлипывала, сжимала его огромную руку тонкими дамскими пальчиками и, заглядывая в глаза, задавала ему один и тот же вопрос: «Ты, наверное, очень скучал по мне? Правда?» Он молчал и только нежно касался губами ее щеки. Клара удовлетворенно вздыхала и, довольная, опускала красивую головку на его плечо.

Свою квартиру Бронислав не узнал. Такой чистоты у него никогда не было. Посередине комнаты стоял сервированный по всем правилам стол, накрытый белоснежной скатертью, увенчанный хрустальными бокалами, с аккуратно уложенными накрахмаленными салфетками и серебряными столовыми приборами. Приятно пахло жареным мясом, свежими овощами и окрошкой. Да! Да! Да – его любимой окрошкой!

– Ты чудо, Клара! И самая настоящая волшебница!

Он поднял ее на руки и стал кружить по комнате. А Клара, как в детстве, от радости и какого-то необъяснимого страха почему-то зажмуривала глаза.

Потом он долго принимал ванну и все никак не мог отмыть кисло-горький, потно-приторный запах тюрьмы, липкими миазмами въевшийся во все поры человеческого тела.

За стол они так и не сели… Они просто придвинули его к кровати. В коротких перерывах Клара взахлеб рассказывала о визите Пейховича, об Ардашеве, о том, как он ее защитил, об убитом артисте, о камнях, спрятанных в монпансье, о пузырьке с каплями, Дорште, о наглом городовом, сломавшем зуб, об усатом таракане Поляничко и опять об Ардашеве.