Дороти Даннет: Игра королев

Сибилла взглянула в темное окно. На востоке высился Моултри-Хилл и Доу-Крэг, а за ними простирался Гринсайд: там однажды сидела она девять часов и наблюдала, как Дейви Линдсей издевался над парламентом перед лицом парламента и над короной в присутствии короля. В те времена люди были куда терпимее.

Лэнг-Гейт и Гейбриэлс-роуд тонули во мгле, но на Силвер-Миллс, Броутоне, Киркбрехеде и Кэнон-Миллс мерцали одинокие, тусклые огоньки. Под самым окном ее сад спускался к мутным водам залива, а скалы, что ограждали его с обеих сторон, в неверном лунном свете отбрасывали причудливые, зловещие тени.

Жила-была ярочка, и было у нее три ягненочка, и один из них уродился черным. Одного повесили, второго утопили, третий потерялся, и о нем забыли… Сибилла крепко, до боли, сжала руки.

В этот миг Том Эрскин, куда-то спешащий одинокий всадник, стремительно подлетел к двери.

Минуло полчаса. Комнаты во дворце Марии де Гиз одна за другой озарялись пламенем свечей: вдовствующая королева со своей свитой направлялась в приемную залу, время от времени обращаясь к Ричарду, шедшему справа, и к Лаудеру, который следовал за ней.

Когда она уселась под балдахином, тот и другой встали по обе стороны трона. Лорд-канцлер уже явился, в мятом, нечищенном платье, что, впрочем, можно было сказать и о платье королевы; Арджилл вбежал, поклонился и сел рядом с Хантли, Эрскином и секретарями, которые уже заняли свои места на стульях, расставленных вдоль стен этой маленькой, но пышно убранной залы.

Было очень жарко, свет бил в усталые глаза. Поздний час и постоянные, пагубные чрезвычайные обстоятельства заставляли королеву пренебрегать этикетом. Она поговорила с генеральным прокурором, затем с Арджиллом, а затем кивнула одному из секретарей, который встал и распахнул дверь. Вдовствующая королева глядела на лорда Калтера, а Генри Лаудер глядел на королеву.

Ричард улыбнулся. Кроуфорд из Лаймонда, стоявший в дверном проеме, улыбнулся в ответ, поклонился, но не сдвинулся с места: зрелище новое и впечатляющее для пристальных, оценивающих глаз. Опустив подбородок на цепи, обвивавшие грудь, так, что накрахмаленная кисея наполовину скрыла черты, Мария де Гиз махнула рукой, не сводя взгляда с человека, подходившего к трону. Она произнесла по-английски с сильным акцентом:

— Я сгорала от любопытства.

Лаймонд ответил по-французски, бегло и непринужденно:

— Это я, мадам, сгорал от любопытства, иначе не впутался бы в столь скверную историю.

— Верховный судья не понимает вас, — заметила Мария де Гиз. — Лучше нам говорить по-английски: правда, в таком случае он не будет понимать меня. Господин Кроуфорд, это первый случай, когда мы можем обратиться к человеку, несправедливо осужденному нами. Я считала, что мы достигли уже таких безопасных пределов всеобщей продажности, какие исключают судебную ошибку. То, что я оказалась не права, меня потрясло.

Едкое замечание, слишком проницательное, чтобы на него отвечать. Лаймонд был далеко не так прост: он молча склонил свою светлую голову. Лаудер отметил, что одежда сидит на нем как влитая и с раздражением покосился на собственную сбившуюся рубашку и на неопрятных, полусонных сановников.

Монархиня продолжала свою речь:

— Уилл Скотт из Кинкурда постоянно передавал нам собранную вами информацию о передвижениях врага и о его намерениях. Теперь мы знаем, что все эти годы были обязаны вам и деньгами, и важными тайнами; не ведая о том, использовали ваши дарования и сноровку в Хьюме и Хериоте, в Карлайле и Думбартоне. Вы служили нам, находясь под нашей пятою, под острием карающего меча — служили с доблестью и умом, не кланяясь никому.

Вы поразили меня, господин Кроуфорд. Мой бессильный гнев, который вы видите, возможно, как-то вознаградит вас за ваши терзания. Вступив во владение убогим, разграбленным арсеналом, я отбросила прочь закаленный клинок. Боже мой, Monsieur le maitre [14], вы нанесли нам обиду: вам следовало во весь голос кричать о ваших несчастьях. Какие слова могут возместить ущерб? Наши вежливые извинения и сожаления господина Лаудера?

— Весьма умеренные сожаления, — отозвался генеральный прокурор. — Я люблю господина Кроуфорда как сына, однако ни за что не согласился бы пропустить такое дознание.

— Если вы потеряете ваши записи, — сказал Лаймонд, — то найдете каждое слово запечатленным у меня в печенках. La reine douairiere [15]слишком добра ко мне. Государство ошиблось единожды, я же ошибался бессчетно. Обо всем этом лучше забыть.