Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

Раненый замолк. Он долго дышал — глубоко, тяжело. Затем хрипло сказал:

— Спросите, доктор, а как российский аристократ по­пал в кочевье, да ещё сыном покойного вождя... Но это хитрая механика. Буду живой — рас-скажу.

Он скрипнул зубами от боли.

— Угораздило же меня нарваться сегодня на пули... От таких ран выживают редко. Много я видел ран, сам понимаю... Но ведь я пришёл домой. Пусть дол­гим, кружным путём... Пусть я застрял, но я не мог смот­реть сложа руки... Я не могу спокойно... когда кругом борьба, драка, когда я вижу, что все эти Керзоры, Энверы, Ибрагимы лезут с ножами. И я ввязался в драку... Думал, сделаю дело, а уж потом... И вот... Обидно будет подохнуть в этой дыре... После всего... После всех этих чудес. Нет, нет... Я ещё попаду в Москву... Я ещё попаду к Ленину... И я скажу! «Владимир Ильич! Имею честь явиться... Я задержался немного, но дело сделал...» Слу­шайте же, доктор. Человек — удивительное сочетание-смешение ангела со зверем. Если склонишься к зверю — превратишься в скотину, если склонишься к ангелу, про­стите за несколько архаическую формулировку, станешь настоящим человеком. Да... на чём я остановился?.. Да, так вот слушайте... у меня есть, что рассказать... есть кое-что полезное и для большевиков... Я сидел там в го­рах... с экзотическими названиями... Кухе Лелезар... Тюль­пановых лугах... Да, я превратился в великого вождя и чувствовал себя, как ни странно, неплохо. Религия? Ислам? Мои кочевники не очень радели об исламе, об ал­лахе, о бейтуллахраме — мекканском храме и каабе... Нет, вольные как птицы, они скакали на своих конях, цело­вали жен и наложниц, стреляли во врагов. И я, россий­ский аристократ, образованнейшая личность, скакал на коне, обнихмал пахнувших кислым молоком, но очарова­тельных гурий и стрелял в... Да... я был великим вождём. Сколько я неприятностей причинял господам британцам, клянусь честью русского офицера... Сколько неприятно­стей. Поработал я на славу. Сколько? Долго!.. Какая сеть агентуры... Как водил за нос матёрых британских раз­ведчиков лоуренсов и лоуренсиков... Издевался... Какие планы! Губернаторы провинций ползали на брюхе... Шах, сам шахиншах почтительно жал вот эту руку... От топота нашей конницы тряслись стены Тегерана. А там, в Петер­бурге, в послужной список вписывали ордена, благодар­ности, чины...

И вдруг — революция... Ленин... большевики... Боже мой... Всё рухнуло: тридцать лет трудов, чины, имения, ордена. Тридцать лет жизни... тридцать лет работы на разведку. И тогда, только тогда подобрали ко мне ключи англичане... попытались подобрать... Они ждали, возлага­ли надежды... а я прислушивался, что делается в нашей России... Всегда готов был отдать душу за Россию... Меч­та о тебе, Россия, всюду со мной... Глубокое море не замутится от одного камня, мудрец, который стал бы сер­диться — мелкая вода... Россия без большевиков, с большевиками — всё равно Россия! Ужасно недоумевал, что делается в России, сыпал проклятия... но любил... Тянул­ся домой. Потом плюнул на всё: на шатры, дворец, власть, славу — и ушёл... Ушёл? Куда? В Россию, к Ленину... Я понял: правда у него! Правое дело... Хочу отдать Родине всё, что знаю... Пусть Советы, большевики, но... Россия... Родина.

Конец.